Мать Печора (Трилогия)

– На меня так еще не крикивали. Я небось годами-то побольше тебя...

– Больше, да не старше, - отрезала Анна Егоровна.

До невода осталось еще полсотни метров, а бережники с речниками сошлись.

– Смело ты взяла на первый раз, - говорит Николай Богданов, - широко размахнулась. Как у вас веревки-то хватило?

– Пришлось встать, так надо и взять, - отвечает поговоркой Анна Егоровна.

Оленька жалуется:

– Он мне так и не дал тянуть. У меня руки дела просят, а он прочь гонит.

– Тянуть - тоже время надо знать, - хмурится Николай. Вот сейчас сколько силы есть тяни, да не морщись...

– Старший бережник дело понимает, его и слушать надо, - учит Оленьку Анна Егоровна.

Налегла Оленька на лямку, Николай уступить не хочет.

– Ого, девушка, - смеется Николай, - сила есть! Любого из неволи вывезешь.

Пошло у бережников дело, а там они и невод на руки берут.

Завило водой береговые сетки. Николай с Оленькой потихоньку разбирают их да поджидают пору, когда и к речникам невод подойдет, чтобы вместе тянуть. Довольны они оба: все, что от бережников требуется, они сделали. Не приметили они только одного: на берегу, рядом с неводом, набило водой мусору.

Подбегает Анна Егоровна, показывает:

– Вы что ж, не видите - грязь? С первой тони залепим невод - похвалит нас бригадир?

И везде Анна Егоровна доглядит да досмотрит, к любому пустяку подойдет с толком да смыслом, - глядишь, а это вовсе и не пустяк.

"Ну, - думаю, - баба! Будто она не первый день, а весь свой век в звеньевых ходит. Умел Матвей подметить, умел и выдвинуть".

А самой Анне Егоровне говорю:

– У вашего бригадира глаз - что алмаз; один зорок, не надо сорок.

– Ты к чему это?
– недопоняла Анна Егоровна.

– А к тому, что хоть руки у тебя и не горячие, а все от них кипит.

Не знаю, дошли мои слова до Анниных ушей или не дошли. Добрались речники до невода - некогда звеньевой разговоры говорить.

– Ты, Параня, поди к бережникам, нижнюю тетиву потянешь. Трифон Окулович, ты здесь тем же делом займешься. Юра, лодку поближе подводи, невод брать будешь, - командует Анна.

Туго идет невод к берегу, будто кто-то его не пускает.

– Ишь, как рыба-то носами уперлась: не своротишь, - шутит Трифон Окулович.

Мало-помалу невод полегче в руки пошел.

– Николай, нам с тобой подальше в воду идти надо, невод оттягивать, говорит Анна и сама заходит со своей стороны.

Ловчий берег всегда отмелый, чуть-чуть покатый. В иных местах можно забрести до середины невода, а в рыбацкие сапоги-бродни и вода не зальется. Забрели Николай с Анной с двух сторон - и к берегу помогают тащить, и друг от друга невод приудерживают.

Сетка за сеткой на берег выходят, а рыбы не видно. Хоть бы одна на смех попала!

Тянет Трифон нижнюю тетиву из-под ноги да вздыхает:

– Эх, рыбка не веселит!..

– Погоди, Окулыч, все еще впереди, - утешает его напарница Паня.

В Аннином звене две молодые женки, и обе Прасковьи. Чтобы их не путать, одну зовут Паня, другую Параня.

– Да чего уж тут доброго ждать!
– крутит головой Трифон.
– Скоро матица подойдет, а у нас...

Не успел он закончить свою стариковскую воркотню, да как заорет:

– Есть!

И кряду же:

– Другая!

А дальше и кричать ему нечего: в неводе рыба ключом кипит. Анна и Николай оба воюют с рыбой: хлопают тетивой с поплавками о воду, ногами норовят взбурлить воду, чтобы рыба их пугалась да из невода не выходила. А сами идут все ближе к матице. Надо им оттянуть матицу, расправить ее, чтобы плыла она в воде, как надутый парус, и забирала всю рыбу.

А на берегу в это время все ниже к воде пригибаются рыбаки, все круче перебирают тетиву руки.

– Окулыч!
– радуется Паня.
– Где твои вздохи?

Рыба мечется в рыбацкой ловушке, плещется поверх воды, тычется в сети, суется в берег - и все без толку.

Вот одна матерая нельма изловчилась, выскочила кверху, перевалилась через тетиву и упала на отмель. Не сплошала Параня, захватила она свободной рукой сколько могла сетки с берега и метнула на рыбину. Нельма снова подпрыгнула, перевернулась в воздухе и запуталась.

– Мне суждена, так из рук не уйдешь, - говорит Параня.

Подошла она, спокойненько взяла нельму вместе с сеткой и вместе с сеткой метнула на берег.

Присмирела рыба и в матице: негде ей больше разгуляться. Сжалась она, как в бочке, и чуют рыбацкие руки - набита эта бочка до отказа. Пощелкивает рыба друг о дружку, пошевеливает хвостами - только ей и простора.

За пять метров от берега матица остановилась.

– Грузна, матушка, - удивляется Трифон Окулович.

Не вытерпел Юра, выскочил из лодки - и к рыбе. Вместе с Анной да Николаем выметывает он добычу из неводных крыльев да подкрылков, чтобы рыбакам можно было до большой рыбы добраться.

– Ящики нужно тащить?
– спрашивает он звеньевую.

Анна усмехается:

– Какие тут ящики! В лодку-то вошло бы...

А Юра уже и лодку ведет.

– Про такие тони раньше говорили: рыболова одна тоня кормит, хвастал, сидя на ворохе рыбы, Трифон Окулович.

6

Мы едем на рыбацкий стан в простой ловецкой лодке. Едут люди в будничной одежде, к своему будничному делу. А глянешь на них - все в тебе ликует, и рядовой день кажется праздничным.

На корме Анна Егоровна задумалась, будто корабль на воду спускает. Что у нее в мыслях в беспечальную эту минуту? Я оглядываю всех других рыбаков и примечаю, что Николай Богданов, которому довелось сегодня быть бережником, хочет разгадать то же, что и я. Он гребет и, сам того не замечая, любуется Анной и не знает, что на него самого тоже стоит полюбоваться. Всегда немного хмурый, он сейчас весь просветлел, загорелся.

Вдруг Анна Егоровна вздрогнула, будто от сна проснулась.

– Что ты мне давеча про бригадира-то говорила?
– спрашивает она меня.

– А то, - говорю, - что глаз у старика востер, сумел он подсмотреть в тебе большую хозяйку.

– Хозяйку?..

Задумалась Анна Егоровна и долго молчала.

– Я не в первый раз слышу, как меня хозяйкой зовут, - говорит она после и на меня поглядывает.
– Пятнадцать лет когда-то я на кулаков спину гнула, и для меня это было самое проклятое слово - "хозяйка". Хозяйка значит и жадная она, и скупая, и к рабочему человеку без всякой жалости да милости. А меня вот хозяйкой называют.