Мать Печора (Трилогия)

Ребятишки приходят со звездами, славят рождество. Девчонки поют свое:

Снеги на землю падали,

Очи на небо взирали.

А одна озорница переиначила:

Овцы на небо скакали...

Лежу я на полатях и вспоминаю, как я шести да семи лет вот так же бегала по дворам славить. Позже не пришлось: сразу большая выросла и не до того стало. А девчонки поют:

Прикатилось рождество

Ко Петру под окно,

Ко Ивановичу.

Уж ты, Петр осподин,

Вставай поране,

Ручки мой побеле,

Отпирай окно,

Встречай рождество...

Одарила мать христославцев гостинцами: калачами, пряниками, конфетами да еще и гривенник сунула. А я лежу и думаю: некуда мне голову приклонить. Славить идти, что ли? Есть еще не хотелось: сыта я была обидой своей. Обидно было, что мать родная не то что угощеньем, а словом ласковым свою дочь не утешила.

Еще сутки лежала я, не сходя с полатей. Под боком-то была не мягкая перина, под головой не пуховая подушка - голые доски. А все-таки лежу. А потом вовсе тяжело стало, захотелось свежего воздуха. Вышла на улицу - у брата Константина в доме огонь горит. Пошла к брату. Думаю: "Замуж он меня идти не неволил, к мужу не посылал, что же он мне сейчас скажет?"

Пришла, а у брата рождество празднуют. Самовар согрет, зовут и меня чай пить. Села - глаза не глядят, и язык говорить не ворочается. Брату тоже нелегко было смотреть на меня, так и приглашал тоже сквозь слезы.

Поднесла я чашку к губам, рот раскрыла и не выдержала. Руки затряслись, разревелась, бросила чай и выбежала.

Пришла домой, снова на полати легла. Вот мать с отчимом да с ребятами ужинать сели. Поужинали, мать меня не зовет. А отчим не вытерпел, говорит матери:

– Девка-то сутки лежит, есть хочет. Щи остались - дай, пусть сойдет да поест.

А мать из кожи вылезает:

– Пускай к мужу едет, у ней там своя еда есть.

И налила в щи холодной воды, чтобы я чего доброго не сошла да не наелась. А я думаю: "Удавлюсь, а к мужу не поеду. А ты, родимая матушка, позови меня есть - все равно не пойду".

14

Утром, на другой день рождества, попросила я тайком от матери у отчима лошадь. Задумала я поехать к своей крестной в Каменку, посоветоваться. Согласился отчим, пошел, запряг лошадь. Слезла я с полатей, оделась и пошла к саням.

Мать увидела - обрадовалась, думала, что я к мужу собираюсь.

А отчим и поддакнул ей:

– Согласилась, - говорит, - так повезу.

Приехала я к крестной, рассказала все. Вижу, здесь не на меня, а за меня стоят.

Успокоила меня крестная. Посоветовала в люди наняться. Поехала я в Оксино и нанялась к сыну кулака Сумарокова, у которого я раньше работала. Привела домой лошадь, от матери таюсь, что в люди нанялась.

А она той порой, пока я ездила, колдуну-старику заплатила, чтобы он присушил меня к мужу и чтобы я сама к нему убежала. Вот я в тот вечер лежу на кровати, колдун и пришел. Мать его честит, угощает да уговаривает. Выпил он водочки и захвастал:

– Это, Дарья Ивановна, для меня мало дело. Бывали эти рога в торгу! Я еще во молодости всю черную науку испрошел. Обучал меня человек большой, ненонешной силы, самому дьяволу брат родной был и меня к нему в гости важивал. Дьявола-то ведь домами живут. А тот дом в неозначенном месте, бо-ольшующий. Да и сам дьявол не мал, как лесина хороша: головища как пивной котловище, глаза как чашищи, ручища как граблищи, носище как печище. Сидит наш хозяин, из глаз искры сыплет, изо рта пламя мечет, из носу дым валит. Вздохнет - вихорь ходит, чихнет - с ног валимся.

Не грубо встретил, не скучно угостил, а потом дьявол и говорит: "Ты, Иван Федорович, у меня не в частом быванье. Мои ребята без дела сидят - не можешь ли распорядиться?" - "Как не могу! Ребятам-то у меня дела не переделать".

Подбежали ребята - радехоньки. Взял я у дьявола веревку о сорок сажен, сростил концы, отдал да и говорю: "Вот, смеряйте-ко, ребята. Беритесь да не ленитесь".

Вот и кружат они, меряют, меряют, а конца нету. А дьявол хохочет: "Хитер же ты, Иван Федорович".

Я на печи лежу, слушаю, не до сна стало. Не хочу, да хохочу. А Иван Федорович выпьет да опять свое заведет.

Матери и ладно, что этакий знахарь. Тут девка уж сразу к мужу побежит! Угостился Иван Федорович и делом занялся. Взял щепоть чаю на заварку, высыпал на бумажку, хочет вон выйти, а мать его и уговаривает:

– Чего ты, Иван Федорович, на мороз пойдешь? Делай свое дело здесь. Девка крепко спит.

А у меня только рубаха спит, а ухо слушает. Слышу - начал колдун шептать да наговаривать. Пьяноватый он, так и не бережется, громко свою речь ведет:

– Встану я, не благословясь, выйду, не перекрестясь, из дверей - в двери, из ворот - в ворота. Пойду не прямой дорогой - мышьими норами да лисьими тропами. Выйду на широку улицу, встану на восток затылком, на запад лицом. Там живет батюшка сатана, из глаз искры сыплет, из ноздрей дым столбом. Я ему покорюся, в праву ногу поклонюся. Попрошу батюшку сатану: "Послужи мне на сем свете, а я отслужу тебе в будущем веке. Сотвори так, чтобы моя младша сестра Маремьяна не могла ни жить, ни быть, ни ночи спать без моего младшего брата Федора". Будьте, словеса мои, крепки. Ключ - в море, замок - в поле.

Три раза наговаривал эти слова колдун, дул и плевал на чай. А потом свернул бумажку и позвал мать:

– Дарья Ивановна, можешь взять. Сумей только споить - без промашки дело будет.

На другой день приехали за мной из Оксина. По уговору со мной сказали они матери, что Сумароковы зовут меня подомашничать. Мать обозлилась:

– За кого вы ее почитаете? Слава богу, она мужняя жена.

А все же отказать остереглась: Сумароковы большую силу имели. На дорогу мать потчует:

– Выпей, Мариша, хоть чайку-то чашку.

А я только о том и думала, как бы этого чая наговорного миновать.

Села в сани да и поехала. У Сумароковых я неделю живу и другую живу. Мать ждет, а меня все нету. И месяц прошел. Муж к матери приехал, узнал, где я, зазвал мать в Оксино. А день-то субботний был, я полы мыла. Домываю, а гости идут. Я еще ворчу:

– Леший принес: на чистые полы - нелюбые гости.

Гости в избу, а я из избы. Оделась, быстрехонько мимо их прошла да еще сказала: