Матрешка

– Как я могла не узнать маму?
– обиделась вдруг Танюша.
– Ты бы меня разве не узнал, если бы я выкрасила волосы и по-другому постриглась?

Я бы и Лену узнал в любом камуфляже, как бы она ни вырядилась. На пляже я ее узнавал за полкилометра наверно, хотя даже моя нынешняя дальнозоркость не могла на таком расстоянии схватить ее конкретные черты. Выходит - помимо них? Может, по запаху, как самцы некоторых тварей, не помню каких.

Даже если Танюша видела Лену, что невероятно как встреча с потусторонним миром, мертвецам путь назад заказан, то все равно прямой отцовской обязанностью было убедить Танюшу в обратном.

– Когда я был в твоем возрасте, то всем рассказывал, как самолет пролетел рядом со мной, да так низко, что я мог коснуться его рукой, и все считали меня неисправимым лгунишкой, а я обижался, уверенный, что говорю правду.

– Но ты говорил неправду, - сказала Танюша.
– А я говорю правду. Есть разница?

– Не принципиальная. Помнишь, я тебе рассказывал про Сократа?

– Это тот старый дурень, который по указу народа принял яд, хотя мог бежать?

– Ты несколько упрощаешь, но не будем отвлекаться. Так вот, у него был ученик Платон, благодаря которому мы, собственно, и знаем про Сократа. Платон ввел в философский обиход понятие "ложного воображения" - это когда не сам человек лжет, а ему, этому человеку, лжет его воображение.

Так и говорят: воображение разгулялось. Человек живет одновременно в двух мирах: реальном и воображаемом. Воображаемый мир - это твои сны и фантазии, то есть сны наяву. Боги создали сны, чтобы слепцы могли увидеть свой путь - это древнеегипетская поговорка, которую удалось расшифровать ученым. Не спорю, ты видела маму, но это было видение: ты так хотела ее увидеть, что твое желание в конце концов реализовалось. Согласись, ты хочешь ее увидеть?

– Хочу, - призналась моя бедная сиротка.

– Вот видишь, - обрадовался я, хотя впору было плакать.
– И зачем было, скажи, маме от тебя прятаться?
– И тут же понял, что сболтнул лишнее.

– Она пряталась не от меня.

– А от кого?

– От тех, кто поджидал ее в машине.

Танюшины фантазии приобретали все более зловещие черты, а чем зловещее, тем реальнее. Надо бы распросить ее, не напугав.

– Что еще за машина? Как давно ты ее заметила? И откуда ты знаешь, что они следили именно за мамой?

– Они уже несколько дней там караулят. Машины разные - сначала черный "мерседес", потом "олдсмобил" и "нисан", а сегодня опять "мерседес"", но с другим номером.

– Ты запомнила какой-нибудь номер?

– Нет. Только первые буквы у "мерседеса" - те же, что нас: VSV. Потому и запомнила. Это в первый раз. А сегодня буквы совсем другие: GPR.

– Номера ньюйоркские?

– Да, со статуей.

– Почему не рассказала раньше?

– Ты не спрашивал.

– Как я могу спрашивать о чем не знаю.

– А откуда мне знать, что тебе интересно, а что нет?

Как всегда, она права, моя Танюша.

– А почему ты говоришь "они"? Сколько их?

– Двое.

– Какие из себя?

– Мужчины. Без бороды.

– Исчерпывающая характеристика!

– Плохо видно, а из машины они не выходят!

– А вдруг это кто из родителей ваших ребят?

– Нет. Они так и уезжают, никого не взяв.

– Откуда ты знаешь?

– Сара сказала. Она последняя уходит из школы, ее мама всегда запаздывает. Сара заметила, что они уезжают, как только я ухожу. И потом у них лица похожие.

– Похожие?
– переспросил я.
– Они, что, братья?

– Нет, не друг на друга, а на тех в Фанди, которых мы встретили. Когда маму потеряли.

– Ты уверена?

– Да. Очень похожи.

– Вот почему ты решила, что они следят за мамой, а не за тобой.

– Нет. Сначала думала - за мной. Но сегодня, когда увидела маму, совсем о них забыла. А они перехватили мой взгляд, и когда мама убежала, они сорвались с места и помчались в ту сторону, куда я глядела. Наверно. они и не видели маму, но когда заметили, куда я гляжу, бросились в погоню. Нечаянно я выдала маму, - сказала Танюша и расплакалась.

Я прижал ее к себе.

– Теперь ты веришь, что это не ложное воображение?
– сказала она сквозь слезы.

– Не знаю,- честно сказал я.
– Но учти, если к тебе подвалит какой-нибудь дядя, что бы тебе ни предлагал, что бы ни говорил, держись подальше, ни на какие предложения не соглашайся. Особенно если дядя с русским акцентом. Опасаться нечего - я тебя встречаю и провожаю, а если не я - то Джессика (так зовут бэби-ситтершу). Говорю так, на всякий случай.

– А что если они ее поймали?
– спросила Танюша, шмыгая носом.

– Не думаю, - сказал я решительно.

А что мне оставалось?

(Опять!)

Жать дальше на Танюшу не имело смысла - ни в

смысле получения от нее добавочной информации, ни по линии предупреждений. Схватывала она с полуслова, а излишнее давление могло вызвать обратный эффект. Куда более сложным был вопрос, делиться ли мне полученными сведениями - и с кем? У меня были все основания не связываться с ньюйоркской полицией - скорее бы предпочел Бориса Павловича с его частным сыскным агентстом на базе бывшей гэбухи. Но между ним и мной Нептун катил атлантические воды, и по сравнению с оным пространством Нью-Брунсвик, из которого я только вернулся, был рукой подать. Уложив Танюшу и прикрыв из предосторожности дверь, набрал Жаклин, пусть и был риск - даже двойной: во-первых, могла не поверить, как я Танюше, а поверив - это во-вторых могла обернуть полученную информацию против меня. Так и не понял, какие выводы сделала моя собеседница на другом конце провода, но выспрашивала она меня более пытательно, чем я - Танюшу.

– Я не могу вам сказать больше, чем знаю сам!
– не выдержал я, уже жалея, что позвонил.

Жаклин поразило то же, что меня - обнаруженное Танюшей сходство между двумя русскими в Фанди и сидящими в машине филерами. И тут я вспомнил, что и на стоянке в Фанди, когда мы вернулись без Лены, стоял черный "мерс", который, как мне показалось тогда, я видел не впервые.

Сказал об этом Жаклин, пояснив, что мерседес - любимая иномарка новых русских.

Ее предложение приехать и лично допросить Танюшу было отвергнуто любящим отцом бесповоротно.

Даже обрадовался, когда оператор нас перебил. Оказалось, меня добивался "Уэстерн Юнион". Через минуту вернулся к Жаклин и продиктовал ей полученную из Парижа телеграмму без подписи: "Береги Танюшу". Она сказала, что немедленно свяжется с ФБР и ньюйоркской полицией, а через Интрепол - с парижской. Вынужден был согласиться, хоть и представил гипотетические возражения Лены. Мои собственные контрвозражения Лене, которые мне теперь некому было высказать, сводились к тому, что когда задействовано столько сил, можно быть спокойным за Танюшу - одному мне за ней не уследить. На ставку было поставлено все, что у меня оставалось - ведь я и женой пожертвовал, чтобы сохранить дочь. Недолго посомневавшись, дал Жаклин питерский телефон Бориса Павловича, пояснив в общих чертах что к чему: бывшая российская гэбуха должна знать о русских мафиях больше, чем ФБР. Под конец Жаклин огорошила меня вопросом: