Матрешка
Шрифт:
Вот он и поддался в новый бизнес. На золотую жилу набрел.
Борис Павлович замолчал, и я так понял, что раздумывает - говорить или нет.
Я тоже помалкивал, хотя от моего равнодушия не осталось и следа. Даже не записал новое для меня слово "откинулся", что на уголовной фене значило скорее всего "освободился" - не до того было. Стало как-то тревожно, словно от новой профессии брата Лены зависело мое собственное существование.
Наконец Борис Павлович заговорил:
– Повторяю - у нас нет доказательств, скорее подозрения. Были б доказательства - не разгуливал бы сейчас на воле. Он занялся наймом и переправкой путан за границу. Сначала - в Стамбул, а оттуда в Западную Европу и Штаты.
– Сутенер?
– Однозначно. По-нашему, папаша. Хотя с некоторыми особенностями. Во-первых, заочный - поначалу страны не покидал. Во-вторых, замаскированный - официально его агентство подбирало
– Торговля?
– Продажа в рабство. В Стамбуле, куда чаще всего сбрасывается девичий десант из России, есть по крайней мере несколько гостиниц в "русском" Аксарае, где регулярно устраивается невольничий рынок. "Герлс" делятся на оптовый товар и штучные экземпляры: первые попадают обычно в турецкие, китайские либо польские притоны, а штучный товар - в Западную Европу и Америку. Дальнейшая их судьба, по мере старения, точнее взросления, также разнится. Ночные бабочки на панели - это обычные шлюхи, дешевка. Классом выше - бордельные барышни для утех и телефонные проститутки. Наконец, заказные дамы полусвета, другими словами - хай-леди. Экстра-класс, больше для понта, чем для дела, но идут по пятьсот баксов за час, а то и за раз представьте, есть, оказывается, и такая такса. Основной клиент у них, как ни странно - новые русские, которые тусуются по заграницам, находясь там на отдыхе, по делам или в бегах.
Я уже обо всем начал догадываться, но все равно слова Бориса Павловича - как обухом по голове:
– В смысле отбора вашей будущей жене повезло: она прибыла в Штаты, минуя Стамбул, в партии таких вот малолеток, а на нашей фене - вы, помню, коллекционер таких словечек - "сосок", "синявок", "малышек", "сопливок", "сыроежек" или "путан с бантиками". От двенадцати до шестнадцати. Судя по всему, ваш новоиспеченный родственник обслуживал педофилов. Возможно, это был всего лишь предлог. Двойной камуфляж: официально она ехала поступать в Джульярд- скул, неофициально - в бордель для педофилов, а на самом деле брат оказывал сестре великую услугу, переправляя ее за границу в партии девочек для притона, которую лично и сопровождал. В выездной ксиве у вашей будущей жены стояло - ПМЖ.
– ПМЖ?
– не понял я.
– Постоянное место жительства, - пояснил Борис Павлович. И после небольшой паузы добавил:
– Худший вариант, впрочем, тоже не исключен, хотя все-таки маловероятно, чтобы родной брат собственноручно продал сестру в рабство. Такое тоже, конечно, случалось. Что брат, когда мать и отец продают своих малолеток! Здесь мы вступаем в область гипотез - что произошло с Леной в Америке, не знаю.
– Зато я знаю!
– не выдержал я, но молча.
В действительности, я ничего тогда еще не знал, а из предложенных вариантов надеялся на лучший, но опасался худшего.
Поблагодарил Бориса Павловича, заглянул домой, отксерил и отфаксовал ему фото Лены и бегом же обратно - на лекцию. Тема в самый раз - "Настасья Филипповна в "Идиоте" Достоевского и Лара в "Докторе Живаго" Пастернака". Судьбы, конечно, разные, но первоисточник один - совращение в малолетстве. Давно, хоть и отчужденно, интересовался этим сюжетом - словно предвидел, предчувствовал, что самолично столкнусь с ним на старости лет. Кое-что раскопал
новенькое
относительно Лары - хоть физически Пастернак писал ее с последней своей пассии Ольги Ивинской, судьбу позаимствовал у Зинаиды Пастернак, своей жены,которую в пятнадцатилетнем возрасте соблазнил родной дядя, и связь между ними длилась несколько лет. Пастернака этот сюжет волновал необычайно, недаром в "Докторе Живаго" дан такой отвратный образ совратителя, но для его жены, судя по ее воспоминаниям, это была не только первая, но и единственная настоящая страсть, о чем Пастернак не мог не догадываться и бесился еще больше. Обычно я рассказываю об этом, как о забавном казусе, трактуя его с фрейдисткой точки зрения, а тут вдруг не выдержал и посреди лекции разревелся. Вот в каком был в тот день состоянии. Лекцию пришлось прервать, а ошарашенных студентов распустить на все четыре стороны. Посидел минут пятнадцать у себя в кабинете, принял каптоприл, привел в порядок расходившиеся нервы и отправился домой, так и не решив - выложить все Лене сразу или таить некоторое время про себя. Нетерпелось ее увидеть - и одновременно боязно.
Мои сомнения разрешились сами собой. Вместо Лены, застал дома бэби-ситтершу, которая занималась с Танюшей, а на столе записку от Лены: без каких-либо дополнительных объяснений сообщала, что вернется поздно. Так и оказалось - прождал до полуночи, но когда, наконец, вернулась, притворился спящим.
Это был последний день моей прежней невинности и первый день нового опыта, если только мои догадки были тождественны знанию.
Вот что предстояло выяснить, чего бы ни стоило! Глядя исподтишка на лежащую рядом Лену и чувствуя, как всегда, неловкость от подглядывания, раздумывал, с чего начать допрос. Одновременно во мне росло желание, настоенное на подозрениях, ревности, ненависти и брезгливости. Любовь моя, мука моя, Елена. Я придвинулся к ней и, делая вид, что во сне, со сна, обнял, положил руку ей на грудь. И почувствовал вдруг сопротивление. Это было так странно, первый раз отказывала. Повернувшись ко мне спиной и ровно дыша, она спала. Но мне почему-то почудилось, что она только делает вид, что спит, обманывая меня, как только что обманывал ее я. Обычно она спит в позе эмбриона, а сейчас лежала спиной ко мне, выпрямившись, напряженная какая-то, неестественная. Так никогда ей не признался, что подслушал ее кошмары - она часто кричала со сна, сумел даже разобрать, что ей снилось будто ее кто-то надувает, и она вот-вот лопнет, как воздушный шар. Я ее обнимал, и она затихала.
С той ночи она отказывала мне под разными предлогами: усталость, головная боль, менструация. В конце концов, я перестал домогаться, решив, что природа свое возьмет, сама захочет, если только у нее нет кого на стороне. Призрак брата, которого я выследил в Ди Эф Кей и проводил неведомо куда, снова замаячил на горизонте, нагло поблескивая золотой фиксой. Однажды не выдержал и как-то, когда говорили совсем о другом, неожиданно, чтобы застигнуть врасплох, прямо спросил, спала ли она с братом. Она также прямо ответила:
– Ну спала.
И устало добавила:
– Какое тебе дело, с кем я спала до тебя! Какое это имеет значение? И вообще не вяжись. Прошлое не изменишь.
Но я не отступал:
– Ты с ним спала до того, как тебя изнасиловали в школе?
Сам не знаю почему, но мне это было важно знать.
– Никто меня не насиловал. Это я выдумала.
– Зачем?
Но ничего от нее в тот раз не добился.
Я знал о ней больше, чем говорил ей, и узнавал все больше и больше, а уж о чем догадывался - точнее подозревал - об этом гипотетическом знании и заикнуться боялся. С каких-то пор я даже стал извлекать некое удовольствие от моего одинокого и тайного знания, которым я с ней не делился. Теперь я уж знал точно, что она меня обманывает, а чего я не знал, так это - знает ли она, что я уже знаю. Чувствовал себя мазохистом, когда как ни в чем не бывало разговаривал с ней на сторонние темы, не касаясь главного, либо целовал на сон грядущий ее родные лживые губы. Почему оттягивал, почему не выложил все начистоту? Не из одного все-таки мазохизма, а скорее потому, что угадывал за своим тайным знанием тайну еще более глубокую и ужасную, которую предпочел бы не знать вовсе.
Просыпался среди ночи и глядел на нее, как убийца на жертву. Меня захлестывали разноречивые чувства - желание, нежность, ненависть, отчаяние, глухая тоска. Если это любовь, то любовь человека, обреченного убить любимую женщину. Мысленно обращался к Богу, чтобы он освободил усталую мою душу от жизненных оков и тем самым - от греха смертоубийства. В сильнейшем был напряге, готов был на все, хоть прежде и не подозревал в себе такого. Вот я и говорю, исходя из собственного опыта: человек себя не знает. А способен на все - любой человек на любое действие, которое ему по силам физически. И даже сверх.