Матрешка

– Что?

– Правда. Иногда лучше мучиться незнанием, чем знать все как есть.

Говорил совсем не то, что думал.

– Вы часто ссорились?

– В последнее время - да.

– Из-за чего последняя ссора?

– На почве ревности, - сказал я, не вдаваясь в подробности.

– Из-за брата?

Я молчал.

– Мне надо поговорить с вашей дочкой.

Позвал из другой комнаты Танюшу. По первой реплике судя, подслушивала:

– Папа ни в чем не виноват. Мама его доводила!

Последнее слово было из моего словаря - как часто, должно быть, кричал Лене: "Не доводи меня!" "Сам не заводись", - отвечала Лена. Как я уже говорил, ее раздражало, что Танюша неизменно берет мою сторону.

– Никто ни в чем не винит твоего папу, - успокоила мадемуазель Юго Танюшу.

– А зачем тогда вы приехали?

– Чтобы найти твою маму.

– Маму надо искать не в Нью-Йорке, а там, где она потерялась - в лесу.

В логике Танюше не откажешь. Точно так же вмешивалась она в наши супружеские контроверзы, пытаясь внести хоть какую-то связность в обвинения, которыми мы с Леной обменивались. Больше всего от нее доставалось именно Лене. А может дети и вовсе не эмоциональны?

В любом случае, зря беспокоился за Танюшу - не мадемуазель Юго ее, а она смущала мадемуазель Юго. На этот раз та, однако, нашлась:

– Вот мы и хотим узнать, что произошло в лесу перед тем, как твоя мама потерялась.

– Кто это "вы"?
– спросила моя Танюша, оглядевшись в поисках коллег мадемуазель Юго.

– Мы - это люди, которые ищут твою маму, - охотно объяснила ей мадемуазель Юго.
– Я - только одна из них. Наша цель - понять, что произошло в тот день, когда твоя мама исчезла.

– Мама утонула, - не моргнув глазом, сказала Танюша.

Мадемуазель Юго оторопело глядела на мою дочь, а потом перевела взгляд на меня, ища помощи.

Сочувственно улыбнулся, но промолчал.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что в лесу она была как зверь, а плавала плохо.

– Когда ты последний раз видела маму?

– Когда она нас подвезла к началу тропы. Папа накричал на маму, взял меня за руку, и мы ушли.

Мадемуазель Юго глянула на меня не без торжества.

Мне все равно - я дал слово не вмешиваться. Да и кто из мужей время от времени не обзывает жену последними словами, кои они заслужили? Оскорбление - еще не убийство. Более того, если знать силу слов и умело ими пользоваться, то и убивать не надо. Все убийства - на почве косноязычия.

Танюшу я явно недооценил.

– А потом она спрыгнула в океан, и океан ее поглотил.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что когда я обернулась, мама глядела нам вслед. Будто в последний раз.

– Последний раз?

– Да, последний. Ведь она нас больше никогда не увидит.

– Откуда ты знала, что она так думала?

– Догадалась, - сказала Танюша и самодовольно улыбнулась.

– М мама с папой часто ссорились?

– Часто. Мы с мамой - еще чаще. Но я ее не убивала. И папа не убивал. Она сама убилась, потому что была некрофилка.

– Некрофилка?
– Мадемуазель Юго нервно сняла очки и снова надела.

– Так папа ей говорил.

– А ты сама знаешь, что такое некрофилка?

– Знаю. Это тот, кто умереть хочет больше, чем жить, чтобы поскорей встретиться с другими мертвецами.

– И с кем же хотела встретиться твоя мама?

– Со своей мамой. А папа ей говорил, что ее мама умерла

двадцать лет назад, да и при жизни от нее было мало толка.

– У вас умная дочка, - сказала мадемуазель Юго, поднимаясь.

– Пойдет в школу - поглупеет.

– Я вас, наверно, еще раз побеспокою. В самом недалеком будущем, порадовала меня мадемуазель Юго, прощаясь.

– А тебя посадят на электрический стул?
– спросила Танюша, когда мы остались одни.

Вот чего, оказывается, не хватает моей Танюше для полного кайфа.

4.

Странно, что мамзель не догадалась спросить Танюшу о Володе.

Тот, в самом деле, мало способствовал укреплению наших семейных уз, хоть они и поизносились до его приезда. Но Володя усилил и перенаправил мои подозрения - пока что по поводу нашего семейного бюджета. Ревность пришла чуть позже, когда до меня дошло, что окутан ее ложью, в которой она сама запуталась. А я и вовсе перестал к тому времени понимать, на каком свете нахожусь. Любую ложь я раздувал в измену, в умолчаниях искал тайный смысл. Стал невыносим - сознаю это с опозданием и сожалением. Хоть и понимал, что бесполезно делиться своими сомнениями с женщиной, которую ревную, не удержался.

– Я же тебя не ревную, - уклончиво сказала она.

– Не даю повода, потому и не ревнушь.

– Да сколько угодно! Телок вокруг тебя в колледже навалом. Мне все равно.

– Ты не любишь меня, вот тебе и все равно. А мне не все равно.

– С каких это пор ревность стала показателем любви? Помнишь, что по этому поводу сказал Ларошфуко? В ревности больше самолюбия, чем любви.

– А у тебя ни самолюбия, ни любви!

Слово за слово, наш разговор переходил в скандал. Как всегда. А теперь все чаще и чаще. Скандал стал у нас семейным ритуалом. Ей - как с гуся вода, а у меня - мощный выброс адреналина, перехват дыхания, дикое сердцебиение. Скандалы - не по возрасту мне. Или это у нее неосознанное стремление к независимости - стать поскорее вдовой, сведя мужа в могилу?

До меня не сразу дошло, что ее сущность - не ложь, а тайна. Потому, собственно, и ложь, чтобы скрыть тайну, которую я просто обязан был вызнать, чтобы окончательно не свихнуться. Ложь для нее была эвфемизмом реальности, которая в голом виде была для нее невыносима - вот она и убегала от нее в мир фантомов. Ведь даже ее мнимое, как потом выяснилось, еврейство - не только практическая выдумка, но и мечта о счастливом детстве, а у нее не было даже сносного. По самой сути своей, она была эскапистской. Но ничего этого я тогда не понимал.

В очередной раз, когда поймал ее на лжи, она мне прямо так и выложила:

– Ты же и заставляешь меня лгать, следя за каждым шагом, за каждой тратой.

– Опять я виноват! Поразительная у тебя способность - с больной головы на здоровую.

– У нас общий счет в банке, общие кредитные карточки...

– Да, но зарабатываю я один!

– Хорош! Попрекаешь меня своими заработками! А кто с утра до вечера возится с твоей дочкой? На ком все хозяйство? Готовка? Кто подает его величеству завтрак, лэнч и обед? Согласна - давай махнемся: ты будешь заниматься домашней работой, а я - зарабатывать.