Матриархия

– Они во дворе. Семейка эта... Визжат.

– И мы будем прятаться от них здесь?
– закашлялся я.

– Тихо ты... А что делать? Там их человек десять! Не считая детей.

– Человек десять?
– поперхнулся я.
– Ты... Я ведь ему не поверил.

– Я тоже. Если бы не еда... Блин.

Голоса, голоса. Как в детстве, когда играли в прятки. Топот за стеной.

Они нас ищут. Сейчас найдут Ашота и Вагана, и тогда семейка нас точно прикончит.

– Как думаешь, - шмыгнул носом Рифат, - они на самом деле... каннибалы? В доме столько запахов намешано, что я сначала не понял, - шепнул Рифат.

– Все, тс-с...

Мы замолкли. Кто-то сопит, нюхает. Втягивает воздух ноздрями, как собака.

И я догадывался, кто это.

Заскулил. Потом опять пришепетывание Мириам. После грохот, стук - прямо за стенкой. В шкаф ударили: «бтум!». Я еле сдержал возглас, седце колотится так громко, что ОНИ просто не могут не слышать.

Проклятый дом!

Сейчас бабку (Глафира, так он сказал?) я вспоминал даже с умилением. Вот бы вновь очутиться в той ванной, а после убраться из поселка ко всем чертям.

– Алануэ? Вазмекитэ, амгн? Ублюдки, макэтн! Инч, Мариам, Гарик, идзем!

Хоть я и не знал армянского, общий смысл фразы я все-таки уловил. Шорк-шорк. Опять заскулил «пес». Мариам лопочет.

Мы теперь отсюда никогда не выберемся, что ли?

Человек десять, и откуда они взялись?

Сплошные вопросы...

И я на минуту обо всем забыл. Что мы нам нужно найти Олю и Юрца, что мир сошел с ума и что ЭТОТ ДОМ - часть общего безумия.

Черт его знает, каннибалы они или нет, но я хотел поскорее вырваться из этого гадюшника.

Сердце и не думает успокаиваться. Пот печет глаза. Голоса отдалились, вроде затихло все. Прямо под окном вдруг хрипло залаял пес, и снова кто-то крикнул на армянском.

Мы так и сидели молча. Ждали чего-то, боясь даже шептаться.

Безвыходное положение.

В таких ситуациях, когда от тебя ничего не зависит... Может, зря мы забились сюда? Хотя я тогда вообще ничего не соображал.

Подо мной целая лужа пота, мокро сидеть.

Если бы мне кто-нибудь пару месяцев назад сказал, что я буду спасаться от банды армяшек, то я бы повертел пальцем у виска. А если бы с нами была Оля?.. Если бы она не успела спрятаться?

А вдруг... нет, таких совпадений не бывает.

Рифат тронул дверь. Петли скрипнули.

– Сидим!
– зашипел я.

– Надо ловить момент. Вроде тихо...
– Рифат ужом выскользнул из шкафа. Теперь я различил в комнатке зассаный, в коричневых пятнах матрас, прошитый лоскутками ткани. Интересно, на черта они нужны, ладно еще пуговки...

Вылез следом за Рифатом, дрожа, шаркая подошвами по полу. Мусор скрипел оглушительно. В висках кровь бьет набат.

Рифат подхватил железный прут. По нему скользнул луч света, и я понял, что это кочерга.

Дальше, дальше... нутро дрожало в предвкушении очередной схватки. От переизбытка адреналина даже боль отступила, только костяшки кулаков пульсируют.

Вот небольшой коридорчик. Здесь тоже сумрак, но после шкафа глазам непривычно - ярко слишком. Рифат вроде бы шагал на кухню.

Я сначала оторопел, а потом понял: рюкзак хочет забрать. Ж-жидяра!

Тут что-то побежало на Рифата - на четвереньках. Только гораздо быстрее, чем тот инвалид.

Ррык! Прыгнуло.

Он махнул кочергой и заорал. Пес залаял. Я поискал глазами что-нибудь, а Рифат боролся с псом на полу, пытаясь придавить его глотку кочергой к полу.

Чемодан с трепьем...

Поднял, опустил овчарке на горб. Пес заскулил. Рифат барахтался под псом, ревел как раненый бизон, а я снова поднял чемодан и опять опустил на позвоночник, выпирающий из-под вшивой шкуры.

Чемодан раскрылся, из него полезла всякая дрянь: застарелые лохмотья тряпок, сломанные детские игрушки, газеты, пара мужских туфлей. Рифат откинул от себя овчарку и махнул кочергой навстречу маролослой фигуре. Я почему-то вспомнил цыган, которые бродили у нас на районе какое-то время.

Треснула переносица, как будто раздавили сырое яйцо. Пацан-подросток всхлипнул и рухнул ничком на спину. Пес, скуля выползал из-под дряни, задние лапы у него безвольно болтались, как веревки.

Рифат рванул на кухню. Я пошатывался в коридорчике, придерживаясь растопыренной пятерней о стену. Узор на обоях плавает, завитки ползают, перетекают один в другой. Запах гнили из носу не исчез, липкий, ядовитый пот облепил тело.

Плывет все перед глазами. Пес ползет, скребет когтями по полу и за ним - влажный след. Меня тошнит, прислонился к стенке. Только бы не упасть, ведь можно... можно свернуть шею. И потом уже не встать.

Рифат снова трясет, что-то кричит в самое лицо. Капельки брызнули на щеки, и стало тошно от этого. Кажется, слюна отравлена, как и все в этом притоне.

Лицо перед глазами. ЕЕ ЛИЦО. Она смотрит так, что хочется все ей отдать, и как я раньше был таким дураком, что сомневался?

Черная поляна, желтовато-лиловое небо. Ноги затягивает, затягивает... Нужно идти вперед, переступать... подойти и поцеловать женщине руку. А потом - к человеку с капюшоном. Это совсем не больно: одно движение и я навсегда ЕЕ преданный раб.

Рядом и остальные. Я не чувствую в иссушенных телах ни радости, ни жизни - ничего. Мы пустые сосуды, еле ворочающие ногами, сырая почва утягивает, всасывает, но мы идем...

Не хватает кислорода. Грудь сдавливает тяжесть. Нужно дышать... Нужно...

Что-то обожгло щеку. Звук ввинтился в ухо, а потом и в мозг, как коловорот. Скважина, Ашот сказал, что пробурил скважину, и воды хоть отбавляй.

– Приди в себя!
– Рифат то тащит меня, то снова трясет как куклу. Колени выгибаются в обратную сторону, как у кузнечика. И я потихоньку, нехотя, действительно прихожу в себя.

Скулеж пса остается позади. Крик женщины взвивается высоко и бьется под потолком, щекочет спину, забирается под одежду. Поясница горит.

Стигматы, стигматы.

Чистые струи воздуха вошли в ноздри. Я с упоением тянул его в себя, насыщал легкие и мозг кислородом, но запах гнилого мяса не исчез, он по-прежнему в носоглотке.

Под ногами шелестят листья, чавкает земля. Позади двигаются фигуры на фоне дома, машут руками.

Взвизгнула пуля и меня что-то увлекло вниз, навстречу батуту грязи. И тут же заскользил подошвами по земле, побежал. У Рифата шевелятся губы и борода вокруг них. От этого смешно. Вспоминаю как он брызгал слюной, и теперь вместо нее на щеках подсыхает жижа.