Матриархия

– Твой ребенок на линии огня, - сказал я, и в голосе проскользнула предательская дрожь.
– Не горячись, мы уходим... мы так - заглянули только.

– Стоять!
– прикрикнул армянин.
– Ви мине тут голову нэ пудритэ! Обворовать хотэли нэбось? Мариэм сюда иди, кому сказал!

Девочка теперь молчала, и от ее улыбки сквозило тленом и разложением.

– Мил человек... Мы без оружия. Ну, убьешь ты нас, и дальше?

– Ви из этих? Мародеры-шмародеры?
– сказал он, все так же разгорячено блестя глазами.
– Ищите, где кусок урвать?

– Сами от мародеров еле убежали, - кашлянул Рифат.

– Вишь, без оружия даже.

– А у тибя в руке что тогда? Носок дырявий, да? Без оружия они!
– последние фразы армянин говорил уже почти без акцента. Мариам скрылась позади него, в доме, и втащила за собой поводок с инвалидом.

– Мы из лагеря... Слушай, да мы правду говорим!
– взвился я.
– Надо этих стрелять, а не простых людей! Ну давай, убей нас! Стреляй уже, чего трусишься?!

Армян вскинул на плечо приклад. Палец, сейчас скользнет... Давит на курок...

Щелк!

Щелк-щелк.

– У миня патрон вишел, - армянин расплылся в широкой улыбке.
– Еще три дня назад закончился патрон!

Духота окутала нас плотным саваном. Я глянул на Рифата. У него по лбу скатилась градина пота, на шее скакнул кадык. Армянин добавил:

– Рибята, захадыте. Только у меня еды совсем мала.

– Ну, вода хотя бы есть?
– спросил я тонким, звонким голосом.

– О, провертел летом еще новую скважин. Воды много, пей, пажалста!

Он подошел к нам и поочередно потряс руку - то мне, то Рифату. Черт знает, что на него нашло. Сначала наставляет ствол (слава богу, пустой), а теперь мед расточает.

– Ви миня извините, - армянин приложил ладонь к груди, - доверия сейчас ни к кому. Ви как сказали... как можно! Нэт, мы нормальные. Ви заходите, чем богаты, как говорится... Меня Ашот зовут.

Что делать - зашли. Не без недоверия. Пахло в жилище кислятиной, как будто в кастрюле варили заношенные трусы, вместе с квашеной капустой.

Хозяин ежесекундно почесывался, скреб то шею, то подмышки, то грудь. Глядя на него хотел чесаться и я.

Темные стены. Грязные обои в некоторых местах отстали, проглядывают белесые пятна штукатурки и коричневые - глины.

Стук откуда-то снизу. Что-то ударилось, перекатилось под полом.

– Крисы, - пояснил Ашот.
– Не обращайтэ вниманыа.

Он привел нас в душную кухню. Замызганная печка, на подоконнике труха. Окошечко маленькое, чуть больше форточки, ребенок сквозь такое без труда пролезет. Под ногами скрипит мышиный помет.

– Ви куда сами? И откуда?

– Здесь был городок неподалеку. Против женщин типа, военное укрепление, - замялся я. Рифат тоже чувствовал себя неуютно. Все озирался, ожидая подвоха. Мариам ползала по полу на коленках, вместе со своей «собакой».
– И его разорили... Наверное мародеры. Вот мы оттуда, а куда - сами не знаем.

– Мариэм! Куда ты пальцы в рот тянешь, э!
– Ашот поднял на нас взгляд и рассмеялся.
– За дэтми вечно глаз да глаз... А это Гарик. Я его так называю, имени не знаем. Сам приполз к нам. Ви это... чай сейчас вскипятим.

– Да нам бы просто воды, - сказал Рифат.
– И если есть - немного хлеба. И мы пойдем.

Нам и впрямь надо валить, только время зря теряем. Стены будто сжимаются незаметно, двигаются друг к другу, как в комнате пыток.

Вид жильцов и жилья начисто отбил всякий аппетит, и мысли о еде вызывали живое отвращение.

– Воды так воды... Я огонь вообще-то только по вечерам развожу. Или когда готовлю.
– Он как-то странно посмотрел на нас, потом перевел взгляд на Мариам.
– А то может, коньяку? Или вина?

– Нет, - опередил я Рифата.
– Обойдемся. Нам бы воды и хлеба. Если можно.

– Можно, можно...
– забормотал Ашот и вышел из кухни.

– Ты что, думал, что я соглашусь пить какую-нибудь дрянь из его рук?
– возмутился Рифат.

– Кто тебя знает... Он мне тоже не доверия не внушает. Крысы, блин...

– Ты чувствуешь, чем здесь пахнет?
– Рифат раздул ноздри.
– Это не...

Договорить он не успел. Хозяин появился на кухне, шелестя пакетом с лавашом. Положил на клеенку, передо мной. И кусок сыру поставил, с плесенью, но отнюдь не французской.

– Вот. Он запечатанный. Хорошая штука - водой смочишь и снова свеженький.
– Мы с Рифатом переглянулись, а армян не замечал нашей настороженности.
– Ви хоть расскажите - как, что? Куда вабще мир катица?

– В тартарары, - кашлянул я. Армянин перевел взгляд и «подвис» немного. Потом под щетиной пробежала рябь, и он снова растянул губы в улыбке.

– Ви это... Здесь лучше не ходыте. Сейчас опасно, народ дикий здесь, - у него в руке как по мановению волшебной палочки возникла плоская фляга. Он прихлебнул из нее, и к койтейлю ароматов кухни добавился запах коньяка.

Мне уже не сиделось на месте. Чудилось шуршание, как будто гигантский паук опутывает дом паутиной и вот-вот сплетет плотный кокон, который не прорвать.

– А что там за старуха?
– спросил Рифат.
– В соседнем доме?

– А, баба Глафира, - ответил армянин и снова глотнул из фляжки. Потом что-то стукнуло за стеной.
– Больной на всю голову. Про внучку талдычит день и ночь. Ви и к ней заходили, да? Я кормлю ее, немножко. Да и сколько там она съест...

Он договорил, и мне стало совестно за то, что мы забрали жалкие старухины припасы. Может, вернуть?

Армянин вытащил нож из держателя и снова прихлебнул коньяку.

– А где... можно отлить?
– спросил я. Терпел достаточно долго, а потом вроде как забыл, но сейчас тяжесть с удвоенной силой давила на мочевой пузырь. Рифат кинул на меня быстрый взгляд.

– Отлить?
– переспросил Ашот, как будто удивляясь.
– Можно... Ну пойдем за мной. Поселок большой, а сейчас почти никого не осталась. Ну, когда это... женьщин с ума сошел, - он размахивал руками, и под его грузными шагами поскрипывали половицы.

Запах, запах... клянусь, я раньше почти не замечал запахов, потому что они не представали в такой первобытной, низменной форме. А теперь такие на каждом шагу и обоняние, в общем-то, не нужно. Без него было бы легче.

Щелкнул выключатель. Лампочка с пыльными пятнами выспыхнула, и осветила заржавленный бачок и серую туалетную бумагу, на проволоке.

– Заходи - пользуйся на здоровье, - сказал Ашот.

Я закрыл дверь на шпингалет и сразу решил, что в туалет надо сходить по-быстрому. Неохота оставлять Рифата наедине с Ашотом.