Маята (сборник)
Шрифт:
Директрисой прядильной фабрики "Красный текстильщик" работала Алиса Сатратовна Шахова. Шахиня, как ее прозвали подчиненные, была моложавой пятидесятипятилетней женщиной, волевой и знающей себе цену. О таких говорят: "Баба-конь!"
А муж Алисы Сатратовны, пожилой и не очень уже здоровый функционер старой закалки служил главным редактором того самого издательства, где лежали рукописи друзей.
У Шахини с Аристархом был роман, или, вернее сказать, связь. Потому, как назвать романом близкие отношения пятидесятипятилетней директрисы с только что разменявшим четвертый десяток подчиненным, язык, несмотря на установившуюся сейчас свободу нравов, не поворачивается. Снегирев – мужчина видный, образованный и импозантный, привлек внимание стареющей директрисы. Ответил взаимностью,
Впереди маячила перспектива заоблачная, такая, что голова кружилась: Алиса обещала "однушку" в строящемся на средства главка новом доме; после издания книги – членство в Союзе писателей РСФСР. И тогда!..
Муж-рогоносец боготворил супругу, о ее шашнях с подчиненным не догадывался и ни в чем не отказывал своей Лисоньке. Он готов был издать роман Аристарха – а почему бы и нет! – фэнтези сейчас в моде, покупается. Яркими книжками забиты лотки, киоски "Союзпечати". Малый карманный формат, легкое, приятное чтение, доступная цена… Народ такие книги читает в охотку: принцессы, герои, любовь, победа над злом… Легкое, приятное чтиво, и думать особо не надо. Думать на работе надоело. Какая разница, что издавать, лишь бы покупали?
С рукописью Дядюхина было не так все просто. Тот писал какую-то тягомотину, "хрень за жизнь", так сказать. Но об этой некоммерческой повести очень хорошо отзывался старый матерый редактор Альперович, а, главное, просила Лисонька. Можно попробовать и "тиснуть повестушку" малым тиражом. Никто не знает, где найдешь, а где потеряешь?!
На календаре – середина девяностых… Время перемен, в которое, по словам классика, жить – "не приведи, Господи!" Могучая и неделимая некогда империя расползлась по швам. Все вдруг закачалось, стало зыбко и нестабильно. Говорить – сколько душе угодно, а жрать – нечего! Снабжавший легкую промышленность сырьем Узбекистан вдруг перестал выращивать хлопчатник. Импортировать его из Индии – дорого. В стране отчего-то все закончилось: деньги, бумага, сигареты, продовольствие… Заводы стояли. Трудовая Биржа не успевала переработать поток безработных.
Залихорадило и "Красный текстильщик". Денег нет, хлопка нет, запчастей нет. Производство – скорее мертво, чем живо, зарплату платить нечем, а сокращать рабочих – это значит, платить выходное пособие. Руководство главка придумало ход: объединить три фабрики в одну и потихоньку сворачивать объемы, для начала хотя бы – на одной из них. Прядильщиц распределить по двум производствам, пенсионеров отправить отдыхать, а если кто из молодых заартачится, увольнять. Все равно рабочих мест на всех не хватит. Алиса лезла вон из кожи – у нее появилась реальная возможность стать директором объединенной фабрики.
И все бы ничего. На фабрике трудились, в основном, женщины. А женщины, они как?! Крику то от них много, а на каждой – семья: дети, родители престарелые, муж-пьяница с почты до дому пособие по безработице донести не может. Какая, к черту, политика, справедливость, место бы свое не потерять, хлеба кусок! На все работницы согласятся, не впервой Алисе ломать бабью волю через колено. Но надо с умом все провернуть, с оглядкой, как всю жизнь учили: думать одно, говорить другое, а делать так, как сверху велят.
А неуправляемый Гриша взялся баламутить работниц. Незаконно, дескать, неправильно. Несправедливо! А тут еще и отчетно-выборная профсоюзная конференция на носу, подписание коллективного договора. То-се. И не пьет ведь, сукин сын, последнее время. Не зацепить его, подлеца неблагодарного, никак… И спланировала тогда Шахиня гениальную многоходовую комбинацию. Надо выбить горлопана из "седла", пусть он подергается, пусть почувствует, кто в доме хозяин. Глядишь, и "поскользнется", а там уже – дело техники.
Мужу на ушко помурлыкала, пощекотала ресничками,
а тот возмущается:– У меня на его повесть – три положительных отзыва в редакционном портфеле. Что мне прикажешь делать? Это тебе не бабами-ткачихами командовать. Редакторы сделают, как велю, но разговоры пойдут. На каждый роток не накинешь платок. А оно мне надо?
– Ну, папик!.. – Алиса мягко, как кошка, обвила ласковыми руками налитую кровью шею супруга, заглянула в глаза. Умела, когда надо, быть ласковой. – Неужели ты не можешь "зарубить" эти мемуары Дядюхина?
– Какие же это мемуары, Лисонька? – супруг-редактор обнял жену. – В мемуарах автор себя возвеличивает, возносит на пьедестал. А герой-рассказчик Дядюхина наоборот старается быть незаметным.
– Все равно, – надула губки Алиса. – Зачем нужна такая проза, которая не зовет за собой?! Герой не одержал ни одной победы, никого не спас. Обломовщина какая-то, честное слово.
– Ох! Поверь, Алисонька, бывшему партноменклатурщику, как сейчас нас называют, о Штольцах интересно читать дома, в тепле, лежа на своем диване, а когда они подписывают тебе приговор, глубокомысленно заявляя: "Лес рубят – щепки летят!", интерес как-то сразу к ним пропадает. По мне, так лучше Илья Ильич Обломов. Тот хотя бы, переустраивать общество не начнет, шагая по трупам… Ладно, будь по-твоему, – редактор заглянул в глаза жене и ободряюще улыбнулся металлокерамикой. – Вот что, Алиса, пусть твой Аристарх напишет мне отрицательный отзыв на повесть. А я еще организую парочку. Три – за, три – против, нормально. Выступлю на редакционном совете, предложу отложить публикацию на год. А уже там видно будет.
Супруг "клюнул" в тугую все еще Алисину щечку слюнявыми губами, обдав ее кислым старческим дыханием. Алиса, борясь с отвращением, захлопала в ладоши.
– Папик, милый!
– Разве я могу в чем-нибудь отказать своей Лисоньке.
– Чмок, чмок, чмок, – повисла у него на шее жена, подогнув ноги.
– Тише ты, стрекоза, уронишь!
Довольный супруг посмотрел на часы.
– Я побежал.
По окончании утренней планерки Алиса Сатратовна попросила Снегирева задержаться. Ему отчего-то вспомнилось пресловутое:
"А вас, Штирлиц, я попрошу… остаться".
Директриса открыла форточку – шторы всколыхнулись – и долго ходила по кабинету: шесть шагов – туда, шесть – обратно, приглушенно постукивая каблучками по расстеленной вдоль всего кабинета ковровой дорожке. Статная, в строгом черном платье, тяжелая прическа оттягивала высоко поднятую голову назад, на щеках директрисы от волнения проступил румянец, глаза блестели. Аристарх не без удовольствия смотрел на женщину.
" А она еще хоть куда!"
– Арист, ты понимаешь, что происходит? – Алиса остановилась. – Мне твой протеже, Гриша, как вы его все называете, оставил у секретаря для ознакомления протокол заседания, так называемого стачечного комитета. – Она раздраженно пихнула по полированной столешнице лист бумаги. Длинный, ухоженный ноготь скользнул, и женщина недовольно прикусила карминовую губу. – Он предупреждает о предзабастовочной ситуации на фабрике. Скоро нас с тобой, Арист, вывезут на тачке с мусором за ворота, как в 1905 году. Тебе есть что сказать?
– Неужели все так серьезно, Лисонька?
– Это ты меня спрашиваешь? Ты, кадровик, спрашиваешь директора о кадровой ситуации на фабрике? Ты, мои глаза и уши? Ты, который был обязан заранее сделать все, чтобы подобное положение вещей не смогло бы возникнуть даже в принципе?
Директриса взволновано заходила по кабинету: шесть шагов – туда, шесть – обратно…
– Почему я, слабая женщина, должна тянуть этот проклятый воз одна? – голос Алисы, обычно грудной, утратил свою мелодичность, в нем стали проступать истеричные визгливые нотки. – Кто уговаривал меня год тому назад в этом самом кабинете взять на работу твоего опустившегося протеже? – директриса умело акцентировала "твоего" и "протеже". – Кто умолял меня похлопотать за его вонючую рукопись перед мужем, святым человеком? – платочек, выпорхнув из рукава, аккуратно промокнул накрашенные глаза женщины.