Маята (сборник)

Столяров говорил неторопливо и негромко, но все его слышали.

От станции метро "Академическая" до дома – пара трамвайных остановок. На такси в то время еще так просто не катались. Да и какие у пацана деньги: из командировки приехал. Пешочком – милое дело! На улице – никого, будто вымерло. Метрах в ста от дома – стройка. Огорожена деревянным грязно-зеленым забором. Вдоль забора – тротуар дощатый, сверху козырьком крытый. Тороплюсь: стук, стук, стук – каблуками по доскам.

Оп-па! – Столяров сел на койке. Он сейчас был там, в семьдесят девятом, на ночной ленинградской улице.

На моем пути, там, где забор кончается, стоит парочка. Она – совсем молоденькая, в мини-юбочке, на каблучках, в курточке светленькой. Парень – здоровый кабан, спортивный костюм на нем, олимпийка, тогда модно было. Стоят рядышком, он девушку за руку держит.

Подхожу… Парень отступил на шаг, меня пропускает. Ну, я – иду себе: вот он дом мой – окна светятся. Ждут, беспокоятся родители, я не позвонил с вокзала. Вдруг, девушка тихо, будто про себя, говорит мне:

– Молодой человек, не видите, что происходит?

А и ни к чему мне – стоит парочка и стоит. Торможу…

Столяров внимательно посмотрел на воображаемую парочку.

Да! Вижу дело плохо: девчонка-то не просто так стоит – лясы точит, остановил ее этот кабан, пройти не дает. Один – передо мной, двое в серой "Волге" сидят припаркованной в тени забора. Я и не заметил машину-то поначалу. Передняя пассажирская дверца открывается – один выходит. Потягивается лениво. Смачно потягивается – суставы разминает. И к нам шагает, вразвалочку.

– В чем дело? – спрашиваю. Девчонка ни гу-гу. Молчит и смотрит на меня огромными глазищами…

Бугай – мне:

– Иди-иди, у нас с женой свои разговоры.

А она ни слова…

– Что, действительно, жена? – спрашиваю, а у самого ладони мокрыми стали, в озноб бросило.

Бугай в меня зенки упер – и под локоток девчушку.

– Ладно, Соня, хватит дурочку валять. Поехали домой.

– Что, в самом деле, жена? – повторил я.

– Жена-жена. Иди, парень, по добру…

Ну, я и пошел. А девица спину взглядом насквозь прожигает, лопаткам больно.

Взлетел на лифте на свой девятый этаж – и к телефону.

Ноль, два.

Милиция? – Так, мол, и так.

Спросили фамилию, адрес, телефон домашний.

– Спасибо, – сказали, – высылаем машину.

Я – к окну, что на проспект смотрит: минуты через две несется ПМГ с мигалкой, в те годы с этим быстро было.

И ничего!.. Из милиции мне не позвонили. В новостях – тишина. Бабушки у подъезда молчат, а они-то уж все знают!

Вроде бы и забыл я об этом. А вот сейчас, с годами, вспоминаю все чаще. И понимаю умом, что поступил, вроде, правильно: не смог бы я, мальчишка, справиться с тремя взрослым бандюгами. А только муторно на душе. Жгут глаза той, молоденькой. Спать не дают…"

Василий замолчал. Никто в палате не проронил ни слова. У всех, наверное, таких историй за жизнь накопилось в памяти немало…

Лезут из памяти тени прошлого по темному времени, когда сердечко прихватит. Но уходит ночь, встает солнце, отступает боль; мы бреемся, умываемся, завтракаем и забываем о своих ночных страхах. Гоним от себя неприятные мысли; бежим по жизни, вперед, вперед, быстрее… остановиться и оглянуться недосуг нам.

И так, до следующего "сердечного приступа".

Спасти Вселенную Рассказ

Жизнь Аристарха Снегирева удалась. Закончив Кемеровский филиал Новокузнецкого педагогического и получив диплом филолога-русиста, он отслужил "срочную" в Ленинградском военном округе, а так как нести разумное, доброе, вечное оболтусам в школе до смерти не хотелось, после демобилизации постарался закрепиться в Питере. И в этом преуспел…

Сейчас, в свои неполные тридцать, он имел постоянную петербургскую прописку, отдельную комнатку в фабричном общежитии, и занимал, хотя и крошечный, но тем не менее начальственный кабинет. Стилизованную под дуб дверь небольшой, в два стола, приемной украшала табличка: "Начальник отдела кадров Снегирев А.С.".

Построенная еще до революции прядильная фабрика доживала последние деньки; здание и инженерные коммуникации свое отслужили: все текло, дымило, сыпалось и грозило развалиться. И хотя штатное расписание отдела кадров включало лишь две должности: самого начальника и давно уже перешагнувшей сороковник инспектора Тамары – болезненной матери-одиночки, от которой за версту несло апатией; да и зарплата начальника ОК была, можно сказать, символической; Аристарх Сигизмундович, знакомясь, смело величал себя начальником отдела, а при удобном случае, любил к месту вставить, что закончил филфак и пишет книгу. Короче говоря, жизнью Аристарх был доволен, и все у него ладилось.

А ладилось потому, что Аристарх Снегирев умел жить. С подчиненными держал себя строго, но справедливо. С начальством сгоряча мог и поспорить, и в чем-то не согласиться (как и все творческие личности, он был человеком импульсивным), но, поостыв, ошибки всегда признавал. С порученными заданиями справлялся в срок, был в меру активен, на глаза лишний раз не "лез", умел оказать услугу тактично, так, чтобы нужный человек не испытывал к нему, Аристарху, благодарности и, – не дай Бог! – почувствовал себя должником.

Были у него и слабости, не без того.

Снегирев писал романы. Можно без преувеличения сказать, что Аристарха сжигала страсть к писательству, за удовлетворение которой он без колебаний готов был заложить душу дьяволу. И еще одна причуда – то ли слабость, то ли, наоборот, точка опоры, сильная его сторона?.. – это, смотря с какой стороны взглянуть, – дружба с Гришей, отцом трагически погибшего армейского друга Васьки Дядюхина. Зацепило Васю траком БТРа на учении и намотало на гусеницу.

Да, так все и звали Дядюхина, Гришей, несмотря на его шестидесятилетний возраст. Гриша – седовласый и кудрявый, непосредственный и неорганизованный, зубоскал и острослов, пьянчуга и писатель-самоучка. Он садился за письменный стол крайне нерегулярно, от случая к случаю, писал, не придерживаясь принятых схем и правил, как на душу ляжет, неумело и в то же время ярко, образно, в своей, непохожей на других, манере.

Когда после демобилизации Аристарх навестил родителей погибшего однополчанина, от Гриши оставалась только тень. Очень тосковал по погибшему сыну Григорий. Жена, Васькина мачеха, от Гриши ушла. Сидел Дядюхин один взаперти, пил горькую, видеть никого не мог, травил себя алкоголем и дожидался смерти… И сгорел бы, не появись в его жизни армейский дружок сына. Гриша его сразу приветил, полюбил, как сына, уговорил остаться в Питере и прописал временно на своих квадратных метрах.

И Снегирев к нему привязался, а когда выбился в люди, стал покровительствовать. Приютил Григория у себя, пока тот разменивал квартиру с бывшей женой, устроил уволенного с работы за прогул, а вернее, за длинный язык и несдержанность, к себе на фабрику. Он же, Аристарх Сигизмундович, помог Дядюхину сдать его повесть в издательство, где уже дожидался очереди на публикацию первый роман Аристарха, героическое фэнтези "Спасти Вселенную". Но об этом надо рассказать поподробнее.