Майонезовские сказки

«Тромб» отходил, небо прояснилось. За дедовой капустой пролегала дорога, а за ней – лесок, где я и сидел в плену. От леска ничего не осталось, а по дороге ехал крестьянин на лошади. В телеге он вез посевной картофель. Я, увы, не мог подать ему никакого сигнала. К моему удивлению, птицы подняли такой шум, что лошадь, поравнявшись со мной, остановилась и заржала, указывая хозяину мордой на меня. «Ах, ты, красавица губошлепая!» - подумал я радостно. Любимый мною мир выручал меня через малых своих. Крестьянин очень бережно развязывал чулки, видимо, решив сделать дорогой подарок жене. Он положил меня поверх картошки и отвез в хирургическое отделение провинциальной больницы, где передал в руки врача-великана и двух щупленьких его помощников, как я понял, студентов – практикантов. Они-то и положили меня на стол.

– Фу-у-у! – воскликнул хирург и строго посмотрел на помощников, - что за вонища, господа!

– Это не я! – одновременно ответили Прыщ и Веснушка (так я уже про себя называл этих юных джентльменов).

– Нус-бурнус! – воскликнул бодро врач, причмокнул и потянул ко мне волосатые ручищи, откинув при этом голову назад, как музыкант у рояля, - Вижу сильные ушибы на левой ноге, пиявок ставить не будем! Привязываем грэлки с холодной водой!

Он так и сказал «грэлки», но практиканты поняли и мгновенно исполнили распоряжение.

– Других повреждений нет, - констатировал врач, но, уж коль Вы на моем столе, молодой человек, я быстренько – скоренько вырежу этот вросший ноготь! Я люблю порядок!

И он живо занес шприц с заморозкой над большим пальцем правой ноги. Я так боялся уколов, тогда еще не изученных, что со страха поддал коленом хирургу в живот. «Бурнус» охнул и рухнул всем стопудовым телом на стол. Стол резко накренился, и я свалился на плиточный пол. Веснушка и Прыщ закинули меня на стол, обнаружив перелом на моем правом бедре. Они, как два проворных муравья, под командованием своего дородного «Бурнуса» загипсовали мою ногу, оставив свободным лишь большой палец. Хирург, насвистывая вальс Штрауса, помахал шприцем перед моим носом. Я начал терять сознание, сердце мое остановилось.

– Делаем массаж сердца, - весело напевал хирург, - и не забываем, что при хорошем массаже ребра должны трэщать!

Через две минуты практиканты сломали мне два ребра и левое предплечье, которое им, явно, мешало делать массаж сердца. Они принесли еще ведро гипса и старательно загипсовали меня. От этой тяжелой брони мне стало еще хуже. Последнее, что я услышал, было: «Вы не успели вырезать ему ноготь!»

Очнулся я от резких толчков. Прыщ и Веснушка везли меня на каталке по лестнице в морг. В обширном внутреннем дворе они остановились передохнуть и посовещаться.

– Давай отвезем его к нашим, они вчера не сдали экзамен по мышцам, -предложил Прыщ, - пусть потренируются!

– На нем гипса два ведра, - резонно отвечал Веснушка, - не доберешься до мышечной системы.

– Ничего подобного, коллега, - возразил Прыщ.

Тут же, этот уездный эскулап достал из нагрудного кармана белого халата блестящий новенький скальпель и решительно воткнул его в мою левую ногу. Но попал он в одну из «грэлок», которые почему-то еще висели на мне. Холодная струя брызнула мне прямо в нос, я громко чихнул, Прыщ, охнув, упал рядом с каталкой. Однако, Веснушку происходящее не трогало, он, как зачарованный, смотрел в черный потолок, повторяя шепотом: «Труба, труба …»

То есть, это я думал, что там черный потолок, а, на самом деле, прямо над нами висел «тромб»! Он, видимо, переживал фазу затишья. Вдруг внутренность его загудела, заурчала, из нее посыпались куски льда, град, корни деревьев, вылетела замороженная лошадь, а следом за ней – замороженные Мармелад и Пупсик. Они встали, как два памятника, рядом с моей каталкой. С шевелюры Пупсика свисала желтая кувшинка, а из кармана розовой кофты Мармелада торчал «Венский кружок». Веснушка, закрыв лицо руками, молча упал на замороженную лошадь, которая, как бревно-таран, поддала Пупсику в зад, а Пупсик, словно ледяная глыба, повалился на мое правое плечо. Я услышал хруст и закричал от боли, понимая, что ко мне вернулась счастливая способность издавать звуки и чувствовать.

«Тромб» заработал в режиме всасывания, направив хобот на крышу хирургического отделения. Мгновение – и крыша исчезла, а я услышал, благодаря этому, визгливый вопль моего деда: «Я Вас спрашиваю, сударь мой, господин верзила! Что Вы сделали с моим внуком?!»

Через несколько секунд я снова лежал на столе, а пришедшие в себя Прыщ и Веснушка под руководством деда гипсовали мою правую руку и плечо. «Бурнус» снял с моей левой ноги дырявые грелки, и под ними обнаружился перелом, полученный, видимо, еще в лесу.

Крыши не было, и прямо надо мной висели на березе бруньки, не ставшие добычей «тромба». Я был бесконечно признателен деду за то, что он, почуяв неладное, вернулся с полпути и разыскал меня с помощью соседской собачонки – по запаху «золотца».

В тот же день я был бережно положен в гамак. Дед мой сидел у самовара и вслух читал «Венский кружок». Я не понимал ни слова, потому что это было венгерское издание. Четыре пуховых котенка взбирались по моим загипсованным конечностям, принимая их за стволы деревьев. Вокруг стола прохаживались соседские белые курицы с непомерно пышными хвостами и с отметинами синей краской на спинах. Они мне казались грациозными балеринами в накрахмаленных юбочках. Надо мной вздрагивали пуховые почки, гудел шмель, и я протягивал к солнцу все четыре конечности, щурясь от света и радости. Я был безмерно молод и бесконечно счастлив, вопреки всему.

«О, какой бурнус был у твоей бабки в молодости! Всем бурнусам бурнус! А не испить ли нам чайку?» - воскликнул дед, оторвавшись от чтения и придвигая сливочник. И это предложение тоже было поводом для счастья, сладкого, как мятные баранки.

Часть третья. «Темная комната».

И под звездной прозрачной прохладой

Между яблонь разложим костры,

Чтобы белое кружево сада

Не осыпалось до поры!

(из соч .L.W.L., поэтессы XIX в.)

Профессор закончил свой рассказ. Все ждали чуда. Но, по – прежнему говорили только блестящие глаза Пыша, а не он сам. Они сказали: «Спасибо, господин профессор, большое спасибо, курицы-балетницы – это здорово!»

Первой нарушила молчание Мотильда Васильевна.

– Жаль, что у нас нет самовара, - сказала она, - Мушка, а не пора пить чай?

Мушка еще крепче обхватила тоненькими ручками большую круглую голову Пыша. Мотя вздохнула и пошла хозяйничать в кухне.

– Давайте восстановим события, - предложил профессор, глядя на Мушку.

– Перед сном, - сообщила важную деталь Мушка, - Пыш вспоминал, как они с Фигой в детстве делали ириски, при этом он подписывал для каждого из вас свою новую книгу «Птичьи хайки». Они лежат на столике для кофе. Под утро мы проснулись в слезах, Пыш уже не мог разговаривать, и на нем был халат с обгоревшей полой!

– Господин Пышка, Вы помните при каких обстоятельствах у Вас обгорела пола? В какое время? Может быть были свидетели? Где находится пепел от сгоревшей ткани? – допрашивал профессор.

– Нет, решительно, ничего не помню, - печально ответили глаза.

Воцарилось тяжелое молчание. Мушка шмыгнула мокрым носиком. Фига взял «Птичьи хайки» и прочел вслух:

Луна над сосной,

ворона промерзла

и блеет барашком.

– Я часто думал о творчестве, - с радостью заговорил профессор, - ведь это – элементарное отражение объективной реальности сквозь призму в сознании. Но, призмы у всех разные: у одного – кубик из мутной пластмассы, у второго – бутылочное стекло (им по радио советуют: «не можешь петь – не пей!»), у третьего – горный хрусталь, а у четвертого – бриллиант.