Меченый. Том 2. На переломе истории
Шрифт:
В начале декабря 1985 года на Курской АЭС планировали начать процесс подключения к сети четвёртого — и пока здесь последнего — строящегося энергоблока, и я решил немного отвлечься от текущих дел и засвидетельствовать лично неуклонный курс государства и партии на наращивание использования мирного атома в энергетической системе СССР. Несмотря на недавние события и поднявшуюся в Западной Европе волну антиядерной истерии — не будем показывать пальцем на того, кто простимулировал журналистов в нужном ключе — мы собирались и дальше активно строить АЭС и в обозримом будущем довести долю ядерной генерации как минимум до 25%. На это планировалось затратить две ближайшие пятилетки.
Если же проводить более глобальный обзор мирной атомной промышленности,
Решение немного притормозить начало строительства новых реакторов, принятое в начале 1985 года, явно пошло отрасли на пользу: немного подтянулись в плане отставания от графика уже сооружающиеся объекты, были пересмотрены кое-какие нюансы проектов в плане безопасности, опять же появилось понимание некоторой избыточности больших станций на 6 или даже 8 блоков, которые усложняют дальнейшее распределение электроэнергии и гораздо более удобно заменяются станциями на 2 или 4 блока.
Отменили строительство 3 и 4 блоков на Хмельницкой и Ровенской станции, строительство Одесской атомной теплоцентрали переиграли на постройку ТЭС на газе, ну и Запорожскую АЭС пока было решено ограничить 4 блоками. Плюс вопросы возникли по строительству Южноуральской ТЭС: её начало отложили на 1987 год для того, чтобы там пересмотреть проекты.
Вместо станций в УССР — впрочем, третий блок на Южноукраинской АЭС всё же решили строить, подготовительные работы там уже были закончены, и можно было стартовать вот прямо сейчас — на начало 1986 года запланировали начало строительства Костромской АЭС в составе двух блоков РБМК-1500, аналогичных тем, что сейчас возводились в Литве, только с дополнительно переработанной системой безопасности.
Одновременно планировалось начало сооружения первого блока Татарской АЭС и третьего — Ростовской АЭС. Также уже на 1987 год планировали начать строительство как минимум двух станций на востоке страны — под Иркутском и Владивостоком, но площадки пока только проходили экспертизу.
Ну а старый полуэкспериментальный еще реактор АМБ-200, почти выработавший свой ресурс и отличавшийся высокой аварийностью, комиссия под руководством Легасова наоборот предложила остановить. На всякий пожарный. В нашей реальности это решение было принято после Чернобыля — так сказать «под впечатлением», тем более что именно АМБ были идеологическими предками серии РБМК — в 1989 году. Тут я не дрогнувшей рукой поставил свою положительную визу на четыре года раньше.
Опять же меня искренне напрягала разношёрстность реакторов, которые прямо сейчас возводятся в Союзе. Даже чисто конструктивно их сейчас было четыре «ветки»: уран-графитовый РБМК, водоводяной ВВЭР, быстрый натриевый БН и водяной кипящий АСТ. Оно как бы и неплохо с точки зрения науки — охватить побольше технологий, чтобы не отставать нигде, но… Зачем?
А с другой стороны, вроде бы всё и логично: каждый тип реактора имел свои преимущества, отказываться от которых было как минимум глупо. Как с теми же реакторами РБМК чернобыльского типа, которые при попадании сюда я хотел вовсе отменить как опасные. Однако, покопавшись в доступной информации — местной и той, что имелась в собственных «чертогах разума», — я пришёл к выводу, что рубить сплеча как минимум глупо. РБМК были самым дешёвым видом реактора, имели массу преимуществ, благодаря вертикальной загрузке топлива могли обеспечить почти стопроцентный коэффициент использования установленной мощности, да ещё и кучу полезных побочных элементов нарабатывали «по дороге». А то, что конкретный идиот умудрился его взорвать, так это же вопрос не к реактору, а к конкретному идиоту.
— Доложить о готовности к подключению энергоблока, — раздался по громкой связи идущий откуда-то сверху голос главного инженера.
— Есть готовность, — кто-то тихо шепнул мне на ухо ответ и сунул под нос микрофон на тонкой металлической штанге. Я поправил
белую шапочку на голове, которая вместе с таким же халатом была обязательным атрибутом этого места, невзирая на статус и наличие волос на голове, и отрепетировал.— Есть готовность!
— Приступить к подключению четвёртого энергоблока к сети. Три! Два! Один! Пуск!
— Есть пуск! — откликнулся я и повернул нужный тумблер в указанное положение, вызвав бурю аплодисментов собравшихся ядерщиков.
На пульте замигали какие-то новые лампочки, старые потухли, что-то начало происходить, но что именно — для меня оставалось тёмным лесом. Некоторой пикантности добавляло то, что запускали мы в Курске как раз тот самый РБМК-1000, брат-близнец которого рванул в Чернобыле, впрочем, после наведения порядков нашими комитетчиками бояться теперь вроде как было нечего. Ну, я во всяком случае на это надеялся.
— Товарищи, давайте пройдём в актовый зал, у нас запланирован небольшой митинг, Михаил Сергеевич обещал выступить с речью, а потом — банкет, — собравшиеся одобрительно заворчали, причём, думается мне, большее воодушевление у них вызвал именно второй пункт плана. Слушать партийцев — пусть даже самого высокого ранга — дело зачастую скучное и не сильно интересное. Впрочем, опять же ради справедливости, я за этот год уже успел заработать репутацию человека, говорящего «без бумажки» и поднимающего действительно важные темы, так что имелась надежда, что спать на моей речи атомщики тоже не станут.
Мы прошли по нескольким длинным переходам, спустились по лестнице и перешли из здания реакторного отделения в стоящий рядом административный корпус. Что меня порадовало — это наличие охраны на постах, жёсткий пропускной режим — даже у меня выданный специально пропуск проверяли, а это, как ни крути, показатель — и в целом ощущение жёсткой дисциплины.
Проверки КГБ привели к увольнению нескольких десятков руководителей АЭС — в том числе и директора Чернобыльской станции, что лично мне внушало определённую надежду на благополучный исход мероприятия — старшего и среднего звена по причине вопиющей некомпетентности. Нет, в плане профильных знаний к ним претензий не было, но вот конкретная работа на местах была провалена именно по административной части. Хромала дисциплина, наплевательски относились к мерам безопасности, не соблюдали режим и так далее.
Был проведён ряд учений по подготовке операторов станций к нештатным ситуациям. К сожалению, полноценное компьютерное моделирование было нам пока недоступно, поэтому приходилось тренироваться «на кошках», используя для этого специальные тренажёры. Опять же учения эти показали, что операторы зачастую теряются и не успевают адекватно реагировать на всплывающие проблемы, что привело в итоге к появлению постановления правительства «О начале разработки дополнительных систем безопасности на атомных реакторах».
Зарублен оказался эксперимент по передаче управления АЭС — той самой Чернобыльской — от МинСредМаша энергетикам. Реакторы вернули атомщикам, отчет комиссии со списком нарушений на станции занял умопомрачительные сто пятьдесят страниц. Очевидно, дело было не только в отдельных персоналиях — которые, как уже упоминалось выше, понесли личные наказания, — но и в порочной системе. Каждый должен заниматься своим делом, а атомный реактор — слишком опасная игрушка, чтобы доверять ее дилетантам.
И вроде бы всё было нормально: ситуация на Чернобыльской АЭС уже точно не могла тут произойти по причине изменения реальности, однако меня беспокоило другое. В нашей истории авария на ЧАЭС изрядно сдвинула в мозгах атомщиков отношение к их безопасности. Я просто не знал о тех мерах, которые были приняты после апреля 1986 года и которые в результате привели — наверное, узнать это теперь только предстояло — к недопущению других аварий. А что, если, отменив Чернобыль и, соответственно, его опыт, я в итоге приведу отрасль к другим авариям? Может быть, они будут и меньших масштабов, но даже сама по себе эта мысль была крайне неприятной.