Мечта

Пашок искал глазами Еву, а чудики продолжали переть нескончаемым потоком. Наконец он заприметил светлое пальто и наскоро повязанный цветастый шарф. Девушка шла под руку с тощим старым уродцем, возбужденно беседуя. На щеках у нее играл румянец, глаза блестели, и было в ней что-то притягательное, чувственное, даже ведьминское. Она выделялась из общей массы какой-то неведомой энергетикой и чистотой. Пашок никак не мог налюбоваться. Так бы и смотрел бесконечно. «Кавалер» рядом с такой красотой выглядел бледно. На кончике носа потешного мужичка висели нелепые очочки, с головы свисала затасканная библиотекарская беретка, сквозь редкую бороденку просвечивал острый кадык. Пристроившись за ними, Пашок старался уловить суть беседы.

Трепались они, конечно, об искусстве. Говорила больше Ева, впрочем, как всегда. Мужичонка поддакивал, энергично кивая в знак согласия. Пашок аж испугался — того и гляди башка оторвется.

— Ну, а что Женя… Грустно, если честно. — Она явно была разочарована. — Талант — это искушение своего рода, даже проклятие, если хотите, с ним нужно уметь жить.

— Мне кажется, вы, Ева, так и остались максималисткой, — возразил недомерок.

— Разве это плохо, Андрей Викторович?

— Это не плохо и не хорошо. Это факт, и никуда от этого не денешься. Вы поймите, моя хорошая, время меняет людей и не каждый выдерживает его бремя. В молодости я тоже задирался.

— Да ну! Не может быть! — с восторгом воскликнула девчонка.

— Еще как может! Конечно, на чванство времени не было, но когда я впервые заработал восемьдесят рублей — почувствовал себя богачом. Представьте — художник — обличитель пороков общества, да еще и богач… Куда там! Пригласил своих дружков в ресторан, а одежки нормальной не было. — Недомерок рассмеялся. — В ресторан нас так и не пустили. Швейцары в то время были злыдни.

Пашок не понял, о каком Жене шла речь. Видимо, кто-то обидел ее, и она пожаловалась мужику. Попался бы этот говнюк Пашку под горячую руку, уж он бы отымел его по полной.

— Вы для меня эталон честного отношения к искусству! — неожиданно воскликнула девушка.

— Спасибо, деточка! — проблеял мужичонка. — Не это ли счастье — получить признание своих учеников! — Он мечтательно поднял глаза к небу и чуть было не убился, споткнувшись. — Помню, как вы вошли в класс — большеглазая, улыбчивая девочка, увешанная тубусами.

— А кисти дома забыла… — Ева и мужичонка рассмеялись. — Знаете, Андрей Викторович, я внимательно слежу за вашим творчеством с момента знакомства, с самых первых ваших лекций. И вот что я думаю — пусть ругают. Пусть, Андрей Викторович, правда! Все зависит от восприятия. Самое главное, в ваших работах нет вранья!

Такого напора Пашок от нее не ожидал. Вот тебе и тихоня.

— Эк вы, Евочка, разволновались. Я привык к критике. Сколько лет уж живу. Емельянов — мастер. Имеет право.

— Но так огульно, Андрей Викторович, поливать шедевры — это… — Девушка замолчала, не находя слов, и неожиданно закончила: — Емельянов давно не тот, кем был раньше. А сказать ему прямо в лицо никто не смеет. Потому что он, видите ли, великий мастер!

— Горячая вы, Евочка… Емельянов — экспрессионист, ученик Родченко.

— Вот именно, это ученичество его и спасало… Стоять в тени великого мастера… это, знаете ли… везение. Самое настоящее везение, и не более.

Пашку показалось, что она сейчас заплачет.

— Да не критиковать нужно! Художник не может находиться в обществе. Он должен быть на расстоянии, настраивать свой объектив чуть в стороне, фотографировать события, а потом выражать собственное видение… критиковать общество! А клевать своих коллег — это все время, Андрей Викторович, которого совсем нет… — Девушка удрученно замолчала.

— Так вы и до безнравственности договоритесь… Художник, в любом случае, должен быть гражданином, в гуще, так сказать, — это перво-наперво. Как же так? Если он реагирует своим искусством на ту или иную ситуацию… он уже внутри… — Мужичонка был явно растерян. Видно, не ожидал выпада от такой крохи. Молодец Ева. Так его!

— Да нет же! Безнравственно лгать! Себе, обществу, стране… Безнравственно флиртовать со своим талантом! Вы поймите… Ваши произведения шокируют, а значит, рано или поздно вызовут реакцию. Безнравственной может быть ситуация, которая побудила художника создать ту или иную работу… Это важно!

— Эх… молодость, — вздохнул недомерок… — Жаль, что она проходит… Не теряйте своего накала, Евочка, у вас у самой недурные работы… — Мужичок явно старался перевести разговор на другую тему. — Продолжайте! Экспериментируйте. И ничего не бойтесь. Идите вперед.

— Спасибо. — Ева улыбнулась.

— Наше поколение принадлежит поп-арту, вернее, соцарту… — Мужичок хмыкнул, предавшись воспоминаниям. — Помню, как нас гоняли. Мы были уличной шпаной, рисующей сатирические комиксы… Чувствовали себя критиками-обличителями, а они… вроде как боролись за идею… — Он кивнул в сторону комплекса.

— Несколько месяцев назад, в Париже, я совершенно случайно попала на выставку Родригеса. — Ева глубоко вздохнула. — Интересный художник! Удивительно точно отражает апатию современников. Возникает чувство отвращения от праздности и лени… Сегодня я испытала похожие чувства.

— Ну уж… Вы меня совсем захвалили, — обрадованно запрыгал недомерок.

Пашок почувствовал, как его распирает от гордости за Еву. Видимо, она не последний человек в их кругу. А дядька таял на глазах, даже беретка съехала на нос. От волнения, наверное. Как бы его Кондрат не хватил… Еще бы, такая девушка рядом. Правдолюбец хренов! У Пашка застучало в висках. Дурацкие темы, и язык непонятный. Надо будет поднатореть в этом вопросе.

Тем временем Ева с мужичком подошли к автобусной остановке и встали под козырек. Пашок топтался поблизости. Ева что-то торопливо продолжала говорить. Он прислушался, и его точно током шибануло.

— Правда, и только правда, поднимает искусство над коммерцией. Я сейчас снимаю несколько проектов. Камера, Андрей Викторович, ловит любую фальшь и не прощает. Верите, сама иногда чувствую, будто в мозг встроен объективчик… и так же, как камера, не могу простить ложь.

Наконец подошел автобус. Ева обняла художника, поправила ему шарф. Пашка чуть не вытошнило. Ну точно, подвезло мужику.

Девушка поднялась в автобус, прошла через турникет. Пашок влез следом и протиснулся поближе к ней. Потом достал телефон и вышел в Сеть.

Стоило ему заглянуть на свою страницу, как телефон брякнул ее сообщением. Время отправки — час назад. Значит, гуляя по выставке, она помнила о нем. Вот уж приятная неожиданность… А теперь она стояла совсем близко и быстро набирала текст. Ему! Не тому мужику, Андрею Викторовичу, не какому-то неизвестному Емельянову, а ему, Пашку! Это было так удивительно, что он почти что оргазм испытал, пожалев, что не дома, а трясется в набитом автобусе. «Не поверишь, тебе набираю, — ответил он непослушными пальцами. — Ты где?» Она вкратце рассказала, что возвращается домой, полная впечатлений, и ей хочется порисовать.