Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

Железнов остался у ворот, а мы поехали к аэродрому.

По нашим расчетам, самолет должен был вскоре приземлиться. Все было тихо и безлюдно: в эту ночь, очевидно, не ждали никого.

У края поля находилась какая–то будка.

Мы вошли туда, повернули выключатель. В тесной комнатке стояли стол и стулья, на стене чернел рубильник. Мы рискнули его включить и выключить: на поле на мгновение вспыхнули сигнальные электрические лампочки.

— Это удача, — сказал Штамм. — Я думал, придется сигналить ракетами.

С аэродрома поехали к домикам, в которых находились дети. Там тоже было тихо. Мы зашли в одно из помещений.

Стояли кроватки, в них спали дети. Их было что–то мало, часть из них уже успели куда–то деть. В одной из комнат мы нашли трех женщин, уж не знаю, как их назвать: няньками, сиделками или надсмотрщицами.

Одна из них проснулась, когда мы вошли. Она стыдливо натянула одеяло до самого носа.

— Господин офицер! — воскликнула она, хотя я был в штатском платье, а Штамм в солдатской форме: вероятно, большинство здешних посетителей, в штатской ли они были одежде или военной, являлись офицерами.

Ее восклицание разбудило остальных. Женщины не понимали, зачем мы пришли.

— Пойдите, Штамм, поглядите, — сказал я, — не найдется ли для них подходящего местечка.

Штамм быстро отыскал какой–то чулан, в котором не было окон, но зато снаружи имелся большой крепкий засов.

— Отличный бокс, — сказал он. — Как раз для таких, как эти.

Мы заставили женщин подняться и загнали их в чулан.

— Если будете сидеть тихо, с вами ничего не случится, — строго сказал Штамм. — Но если вздумаете орать и безобразничать, мы вас расстреляем.

Одна из них принялась просить, чтобы их не запирали, клялась, что они ничего себе не позволят, но мы им не поверили. В соседнем доме не оказалось никого — ни детей, ни взрослых. На самой даче обнаружили двоих — кухарку и денщика; этих мы заперли в погреб.

Вернулись к детям, принялись поднимать их с кроватей и отнесли в машину. Перевезли и поехали к Железнову.

Он стоял возле вышки с автоматом в руках.

— Самолет запаздывает, — с досадой сказал он. — Неспокойно что–то…

Но тут мы услышали долгожданный рокот, и я со Штаммом поехал обратно на аэродром. Штамм подъехал к будке, вбежал в нее.

Дети, сбившись кучкой, сидели в темноте, прижавшись друг к другу, как цыплята; кто–то плакал, кто–то спал, но большинство только сопело и молчало.

Штамм включил рубильник — в поле загорелись огоньки, и несколько минут спустя большой, тяжелый самолет побежал по полю. Мы подъехали к нему на машине.

Самолет содрогался: пилот не заглушал мотора.

Он выскочил из кабинки, вгляделся в меня в темноте.

— Беда с вами, — сказал он. — Товарищ Железнов?

— Нет, я Макаров, — сказал я. — Железнов охраняет вход.

— Ну, здравствуй, — сказал он и назвался: — Капитан Лунякин.

— Видите ли, обстановка такова… — начал я.

Но Лунякин закричал:

— Какая там обстановка! Где ваш груз? Где груз? Давайте скорее, иначе все тут останемся!

Штамм по–немецки сказал мне, что пойдет за детьми.

Лунякин подозрительно на меня посмотрел.

— А это что за немчура? — спросил он.

— Это один товарищ, — сказал я. — Проверенный товарищ. Он идет за детьми.

— Ладно, коли проверенный, — сказал Лунякин. — Все пойдем, давайте грузить побыстрее.

Около него стояли уже два его помощника — штурман и радист.

— Где они? — спросил кто–то из них, по–видимому, они знали, в чем дело.

Мы все побежали к будке.

Скажем прямо, в эту ночь мы обращались с детьми не так, как принято в детских учреждениях; не было времени ни уговаривать, ни нежничать с ними; мы хватали их под мышки, по двое и даже по трое, бегом тащили к самолету, запихивали в кабину и бежали за другими.

В это время со стороны ворот раздался выстрел.

— Это еще что? — спросил Лунякин.

— Не знаю, — сказал я. — Но ясно, что ничего хорошего.

— Поглядим! — сказал Лунякин.

Он оставил возле самолета штурмана, и мы вчетвером — Лунякин, радист, Штамм и я — помчались к воротам.

Железнов стоял на вышке. Мы подбежали к нему.

— Что случилось, Виктор?

— Приехали! — сказал он. — Первые гости!

Оказалось, что к воротам подъехала было легковая машина, Железнов отогнал ее выстрелом.

Теперь машина стояла поодаль, в тени деревьев, и приехавшие пользовались ею, как прикрытием.

Я всматривался, но людей различить было трудно.

Прикоснулся к руке Железнова.

— Как думаешь, кто это?

Он усмехнулся.

— Я же сказал: первые гости. Сейчас начнут прибывать!

Люди у машины чего–то выжидали.

И вдруг мы услышали женский крик. Я сразу узнал: кричала Янковская.

— Август, Август! — кричала она. — Берзинь, откликнитесь!

Даже здесь, даже этой ночью она была верна профессиональным навыкам и соблюдала правила конспирации, не назвав меня ни одним из других моих имен.

Я поднялся на вышку.

— Я вас слушаю! — крикнул я и пригнулся, опасаясь выстрела.

— Не бойтесь, мы не будем стрелять! — крикнула Янковская.

В темноте взметнулось что–то белое…

Она привязала к обломанной ветке носовой платок и подняла его вместо белого флага.

— Не стреляйте! — крикнула Янковская. — Я иду к воротам.

Она решительно пошла по дороге. Этого у нее отнять было нельзя: она была смелая женщина.

— Что вы хотите? — спросил я ее, когда она подошла к воротам.

— Разве так разговаривают с парламентерами? — насмешливо сказала она. — Впустите меня.

— Зачем? — спросил я.

— Неужели вы боитесь безоружной женщины? — ответила она. — Мне необходимо с вами поговорить!

— Впустим, — решил Железнов.

Он не стал слезать с вышки, и мы со Штаммом впустили Янковскую.

— Говорите, — сказал я. — Чего вы хотите?

— Мне надо говорить лично с вами, — сказала она. — Отойдем в сторону.