Медная пуговица. Кукла госпожи Барк
Шрифт:
— Ну а что сталось с вашей агентурой, знаете? — спросил Пронин. — Со всеми этими «гиацинтами» и «тюльпанами»?
— Те, кто уцелел, вероятно, арестованы? — высказал я догадку.
— Да, большинство арестовано, — подтвердил Пронин и усмехнулся. — Но трех или четырех не стоило даже трогать, на всякий случай за ними присматривают, хотя оставили их на свободе.
Мы еще договорили о том о сем. Я выразил и удивление и восхищение быстротой и тщательностью, с какой Пронин сумел оборудовать рацию капитана Блейка.
Пронин снисходительно усмехнулся.
— Обычная практика. В таких обстоятельствах мы не то что английский передатчик,
Несколько лет спустя после этой встречи мне довелось проездом побывать в Риге, задержаться там я мог всего на один день. Я походил по городу; он был по–прежнему красив и наряден, зданий, разрушенных войной, я уже не нашел, на смену им поднялись другие. Подошел я и к дому, в котором квартировал у Цеплисов; дом сохранился, но жили в нем другие жильцы. Юноша, открывший мне дверь, сказал, что Цеплис работает в одном из сельских районов секретарем райкома партии. Мне хотелось его повидать, но я не располагал временем на разъезды. По возвращении в Москву я написал Мартыну Карловичу письмо, и теперь мы с ним обмениваемся иногда письмами.
Попытался найти Марту, но я не знал, где ее искать, а в адресном столе Марта Яновна Круминьш не значилась.
Потом мне пришла в голову мысль съездить на кладбище. Я прошелся по аллеям, побродил между памятников и крестов и, удивительное дело, нашел собственную могилу: памятник майору Макарову сохранился в неприкосновенности.
Что еще остается сказать?..
По роду своей работы мне приходится следить за иностранной прессой, правда, я интересуюсь больше специальными вопросами, но попутно читаешь и о другом.
Профессор Гренер перебрался–таки за океан, у него там свой институт, он там преуспевает.
Мне пришлось как–то прочесть письмо нескольких ученых, опубликованное в крупной заокеанской газете, в котором они поддерживали венгерских контрреволюционеров и с нескрываемой злобой выступали против венгерских рабочих и крестьян, требуя обсуждения «венгерского вопроса» в Организации Объединенных Наций. В числе прочих под письмом стояла и подпись профессора Гренера.
Ну, и в заключение еще об одной встрече с Прониным, которая имеет некоторое отношение к описанным событиям.
После всего того, что я пережил в Риге, нерушимая дружба связала меня с латышами, навсегда запечатлелись в моем сердце образы мужественных латвийских патриотов, и все, что так или иначе касалось теперь Латвии, для меня не безразлично.
Зимой 1955 года в Москве проходила декада латышского искусства и литературы, и Пронин пригласил меня посмотреть пьесу Райниса. Во время спектакля Пронин все время обращал внимание на одну актрису, называл ее, хвалил, подчеркнуто ей аплодировал, как это мы часто делаем по отношению к своим личным знакомым.
Потом он слегка меня толкнул и спросил:
— Неужели не узнаете?
Какое–то смутное воспоминание мелькнуло передо мной и растаяло.
— Нет, — сказал я.
— Неужели не помните? — удивился Пронин. — Баронесса фон Третнов!
— Так это была артистка! — воскликнул я.
— Рижская работница, — поправил меня Пронин. — Она и не помышляла о театре. Это товарищи после ее выступления в роли баронессы фон Третнов натолкнули ее на мысль об артистической карьере.
А в антракте Пронин велел мне посмотреть в правительственную ложу. Он указал на пожилого человека, беседовавшего в этот момент с одним из руководителей нашей партии.
— Тоже не узнаете? — спросил Пронин. — Букинист из книжной
лавки на Домской площади.Но я не узнал его даже после того, как Пронин сказал мне, кто это такой. Так познакомился я с судьбой еще двух действующих лиц этого, так сказать, приключенческого романа.
И кажется, можно поставить точку.
Кто–то это прочтет, переберет в памяти страницы собственной жизни, поверит мне, а может быть, и не поверит, а потом забудет.
Только мне самому ничего, ничего не забыть!
Осенью, обычно осенью, когда особенно часто дает себя знать простреленное легкое, я подхожу иногда к письменному столу, выдвигаю ящик, достаю большую медную пуговицу с вытисненным на ней листком клевера, какие в прошлом веке носили на своих куртках колорадские горняки, долго смотрю на эту реликвию, и в моей памяти вновь и вновь оживают описанные мною события и люди.
1941–1957 гг.
Рига — Москва
Хаджи–Мурат МУГУЕВ. КУКЛА ГОСПОЖИ БАРК
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
— Привидения существуют, — сказал маленький человек, робко тронув меня за локоть. — Это факт. Они появляются ровно в одиннадцать часов ночи, а в полночь исчезают…
Я улыбнулся.
— Честное слово… Уверяю вас, я не шучу. Ровно в одиннадцать они появляются так же аккуратно, как и дневальные у ваших ворот. Я понимаю, что вы не верите мне, в наше время — и такая чертовщина, но тем не менее это факт.
Я внимательно глянул ему в глаза, но маленький человечек виновато улыбнулся и тихо сказал:
— Я здоров… совершенно здоров, хотя мне понятно ваше недоверие. И я на вашем месте подумал бы, что это говорит неостроумный шутник…
Он помолчал и потом еще тише сказал:
— И все же привидения существуют, и сегодня они снова не дадут нам спать.
— Кому нам? — спросил я.
— Мне, моей соседке Елизавете Львовне, инженеру Градусову с женой и вообще всей квартире. Мы обратились за помощью в комендатуру, но там только посмеялись над нами…
Я с интересом посмотрел на него. Небольшого роста человек, с неловкими угловатыми манерами, робким взглядом и застенчивой улыбкой был немного смешон, хотя его грустные глаза привлекали к себе теплым огнем. Лицо его было не совсем обычным. Большой лоб и квадратный подбородок говорили об уме и характере незнакомца, но, взглянув в его наивные и несколько удивленные глаза, вы ни за что не предположили бы, что у этого человека есть воля. Неширокий, но заметный шрам, шедший от левого уха к виску, был тщательно прикрыт зачесанными набок волосами.
— Но согласитесь, что все–таки странно в наши дни слушать детские рассказы о привидениях, да еще в городе, только три недели назад освобожденном от врага…
— И все–таки это так, и самое странное то, что привидения появились всего лишь десять дней назад…
Я насторожился. Это могло быть интересным.
— А как же ведут себя эти… духи! — деланно равнодушным тоном спросил я. — Что, они появляются в белых саванах, с обнаженными черепами и тихо стонут, пугая живых, — как поступают в страшных рассказах классические привидения?