Медная шкатулка (сборник)

Вера выскочила из зала и – распаренная духотой, хватающая ртом воздух, – направилась к лифту.

Шел второй час ночи... О сне и речи быть не могло...

В номере она вошла в ванную и холодной водой ополоснула лицо... Потом минут сорок ходила по тесной коробке к окну и обратно, к двери, и обратно к окну, самой себе напоминая майского жука, которых ловила в детстве и сажала в спичечный коробок... Да... жука привязывали ниточкой за ножку, и тогда он летал, тяжело жужжа, не в силах перекусить нитку и улететь на волю... А что должна перекусить она, чтобы вырваться на волю из этого запертого, замкнутого мира? Может быть, собственное горло?

Все окна в небоскребе напротив погасли, темная душная громада его, на фоне серого, подсвеченного фонарями, чужого неба давила невероятной, непередаваемой тоской... Вера открыла рывком окно... Черт знает – сколько этажей уходило вниз, к ленточке тротуара... Вот уж никто не поймет – что хотела сказать этим прыжком преуспевающая, непьющая, не употребляющая наркотики, благополучная в браке русская художница, чья выставка открывалась на следующий день в одной из лучших галерей штата...

И в этот миг раздался телефонный звонок...

Никто не мог звонить ей в этот час. Дитер уже звонил накануне вечером, сухо осведомился – как она долетела, была ли в галерее и не успела ли за двадцать минут встречи испортить отношения с куратором...

Но телефон все звонил... И она сняла трубку.

– Hello?... Yes?...

В ответ молчали... Но это молчание почему-то не позволяло прервать связь, словно по подвесному мосту к ней шел кто-то близкий, кто вот-вот достигнет этого края, проявится голосом, улыбкой...

– Yes? Hello? Who is it?

Молчание... Но к ней шли, она знала это, чувствовала... Ее искали где-то там, пытались дотянуться... Тогда она тихо проговорила по-русски:

– Это я... Я здесь... слушаю тебя...

И захлебнувшись, на том конце оборвалась связь, раздались короткие гудки...

Но все это было уже неважно!... Ей вдруг полегчало, ушло наваждение...

Она закрыла окно, поеживаясь от холода, натянула теплый джемпер, нашарила в чемодане вечный черный блокнот, с дав но уже вытертой анаграммой своего имени, и, присев боком к столу, привычно стала набрасывать в маленьких квадратах эскизы будущей картины: «Сеанс черного стриптиза в Милуоки»...

34

Она опасалась огромного Чикагского аэропорта... Однажды, лет пять назад, уже металась здесь на пересадке по пути в Нью-Йорк... Странно, тогда она не знала, что где-то неподалеку есть дом, в котором...

Ну вот, а сейчас ее должны встретить, и надо сосредоточиться, взять себя в руки и выглядеть совершенно спокойной, деловой, светской... Светской, наконец, черт возьми! Да-да, вот именно: прохладно-светской. Давно миновало то время, когда он постоянно учил ее жизни!...

Вот только здесь несколько терминалов, в этом огромном аэропорту, не заблудиться бы... Когда перед отлетом он по телефону пытался объяснить ей что-то и она, совсем как прежде, нетерпеливо огрызнулась, он сказал:

– Ладно, разберусь, главное, не выпрыгивайте из самолета...

Почему он никогда не принимал ее всерьез?

Через гофрированную кишку она вышла в здание терминала и за толпой устремилась, как обычно, на светящиеся указатели багажного отделения. Колесики чемодана мягко катились по ковровому покрытию, серому, с лиловыми квадратами, которые тасовались и плясали перед глазами...

Вера остановилась: нет, так не пойдет! Постой, отдышись... Надо успокоиться... Хорошо бы приткнуться где-то, попудрить нос, привести себя в порядок... Да, сейчас тебя встретит совсем другой человек, не тот, кого все эти годы ты представляла прежним, – долговязым, очкастым, молодым...

Вдруг она обнаружила, что идет за толпой совсем в другом направлении. Указатели показывали что угодно, но только не багажное отделение. Ей стало жарко в плаще, она остановилась и, чертыхаясь, ринулась назад... Как назло, ни стойки информации, ни единого сотрудника аэропорта навстречу не попадалось... Она бросилась почему-то в боковое ответвление, но попала в какой-то зал с барами и магазинами. Дьявольщина!!! Повернула и пошла в противоположную сторону, все убыстряя и убыстряя шаги... Хороша светская дама, изъездившая бог знает сколько стран! Ну и видок у нее, должно быть... – вспотевшее лицо, шарфик набок... Ах, да не до жиру уже, хоть бы выйти куда-нибудь... хоть бы, в конце концов, найти его!

Минут через пять она уже бегала взад-вперед, как загнанная крыса, в поисках информационной стойки, задирая голову на указатели, натыкаясь на пассажиров... Ее обегали, от нее уворачивались... И только какой-то, столбом стоявший, амбал, в которого она врезалась плечом...

– Интересно, – спросил он, не двигаясь, – куда это вы так радостно несетесь, опрокидывая публику?...

Она подняла голову и – повисла на нем, уже не заботясь о том, чтобы выглядеть светской дамой...

***

По дороге из аэропорта они оживленно переругались по всем вопросам, – жизнь очень быстро набирала прежний темп, вкус и тонус: укладывая в багажник машины ее чемодан, он расхохотался: – «Боже, не верю своим глазам! Мой знакомый синий бантик догнал меня в землях индейских!» – и Вера смутилась и немедленно огрызнулась, что никто здесь не сумасшедший, просто чемодан – типовой, а так его издали видно на багажной ленте...

Надо было только привыкнуть к его седине – Вера всегда острее всего реагировала на изменения в цвете. Когда-то он был брюнетом, а стал, как говорили здесь, – «грей»...

Полдня провели в галерее, где должна была через полгода проходить выставка и куда Вера потребовала немедленно из аэропорта везти ее для осмотра стен, света и квадратуры помещения; где Лёня истоптал ей ноги, контролируя процесс переговоров с дирекцией галереи. Она, как всегда, хотела сама, и только сама составлять экспозицию, заранее объявив ему, что «видала в гробу» всех кураторов, вместе взятых... Лёня заботился лишь о том, чтобы эта фраза не была первой, которую она произнесет, войдя в кабинет менеджера...

Но куратором оказался славный рыжий толстяк по имени Роджер, известный художественный критик и очень успешный арт-дилер, который сразу предложил перенести обсуждение в ближайшую пивную, и в процессе «переговоров» радостно накачался, поддевая Веру, обещая «сделать из нее хоть что-то приличное», и одну за другой рассказывая всем известные байки, вроде той, о Пикассо, заплатившем большие деньги известному французскому критику только за то, чтобы тот не писал ни о ком другом...

– Вы можете писать о ком хотите, – заметила на это Вера, и Роджер состроил плачевную физиономию, выворачивая пустой карман...