Механизм влияния

— У меня есть один знакомый. Он работает над платформой, объединяющей поведенческую аналитику, алгоритмы распределённого прогнозирования и нейросетевые конструкции. Проект ещё не публичен.

— То есть ты намекаешь, что сидишь с этим знакомым в одной комнате, да?

— Возможно. Или хотя бы в одном континенте.

Их диалог продолжался почти час — и с каждой минутой становился всё более увлечённым. Цукерман не стал прямо спрашивать, над чем работает Август, но каждый его вопрос касался «воображаемой системы», которую теоретически можно было бы построить на стыке Recommender Systems, Big Data и личностной психометрии.

Август осторожно, без деталей, описал принципы архитектуры — как данные об информационном потреблении пользователей, модели их поведения и синтаксические привычки могут быть объединены в единую поведенческую карту, адаптивную и самообучающуюся. Он делал акцент на гуманитарном векторе — не влиянии, а адаптации среды, не контроле, а предсказуемости. Говорил просто, почти как студент на коллоквиуме, но с той внутренней уверенностью, которая не притворяется.

Цукерман слушал с живым интересом, периодически уточняя детали:

— И ты уверен, что пользователь сам не заметит подстройку?

— Если мы всё сделаем правильно, подстройка не будет нужна, — ответил Август. — Среда станет настолько естественной, что любое поведение в ней будет восприниматься как выбор, хотя по сути — это алгоритмически адаптированная траектория.

Цукерман засмеялся, но без насмешки:

— Звучит как идеология невидимого архитектора. Или стартап, которому не дадут грант просто потому, что он пугает.

— Или потому что он опережает время, — пожал плечами Август. — Но ведь именно такие штуки мы и хотим запускать, правда?

Они говорили, перебрасываясь идеями, как старые знакомые. Итану нравилось, как Август мыслит — быстро, гибко, но при этом с внутренней логикой, словно внутри него всё давно просчитано и выстроено. Когда речь зашла об одном знакомом, работающем над подобной системой, Цукерман ненавязчиво начал задавать вопросы — в каком направлении работает команда? Что используют в качестве фильтра поведенческого шума? Есть ли механизм оценки достоверности при отсутствии идентификации?

— Прямо скажу, — сказал он, откинувшись на спинку кресла. — Я два года топчусь на одном месте. Все эти платформы, модерации, цифровые права… всё это нужно, да. Но у меня ощущение, что мы обходимся заплатками. Я бы хотел увидеть, как это выглядит в полном масштабе. Если твой знакомый когда-нибудь захочет расширить команду — скажи ему, что у него уже есть кандидат.

Август ничего не пообещал. Но внутри уже знал: первый мост только что был построен.

— А если честно, — добавил Цукерман, сделав глоток кофе, — ты уверен, что сам не сидишь в команде этого архитектора? Уж больно ты всё хорошо знаешь.

— Если бы сидел — сказал бы, что просто подрабатываю на полставки, — усмехнулся Август. — Но если серьёзно, я давно наблюдаю за этим проектом. Он… меняет способ мышления. И, думаю, Вам он подойдёт идеально.

— Вот и я так думаю, — медленно сказал профессор. — Я устал от игрушек. Всё, что мы делаем сейчас, это больше о морали, чем о результате. А мне хочется снова что-то строить. Если у тебя будет возможность — организуй встречу. Пусть даже неформально. Я всё пойму.

Август кивнул. Он не ответил сразу, но внутри себя уже отмечал галочку: первая живая нить — активна. И в отличие от алгоритмов, Итан Цукерман был настоящим человеком, который сам выбрал свою сторону.

Позже, в тот же вечер, Август осторожно вышел на связь с Саввой — без лишних деталей, просто передал контакты. Савва, как всегда, действовал сдержанно, но чётко: вышел на Цукермана, провёл короткую, но насыщенную встречу в виде онлайн-сессии, где объяснил суть проекта. Он говорил обобщённо: распределённые коммуникационные среды, адаптивные системы, анализ неструктурированных потоков. Ни слова о Refracta. Ни намёка на масштаб. Только направление — и та самая щепотка смысла, которую Цукерман мог уловить лучше многих других.

— Это похоже на то, что я мечтал изучать и строить лет пять назад, — сказал Итан после короткой паузы. — Только тогда мне не хватало команды. А теперь, кажется, кто-то её нашёл.

Савва улыбнулся и предложил: начать с роли консультанта. Без обязательств. Без контрактов. Просто участие в разработке принципов, обмен идеями, редактирование методологических модулей. Цукерман согласился без колебаний. Уходить из MIT он не собирался, но быть частью команды, пусть даже формально — это был для него новый вызов, и, возможно, самое интересное предложение за последние годы.

Тем временем MIT жил своей жизнью. В 2006 году начали появляться десятки микро-стартапов на базе студенческих лабораторий: от социальных платформ с распределёнными профилями (идея, похожая на LinkedIn и TikTok одновременно, но слишком рано) до систем цифровой агрегации новостей, которые так и не взлетели. Были проекты с предиктивной логистикой, модули анализа сна и даже прототипы автономных цифровых ассистентов — зачатки будущих Alexa и Google Assistant.

Август наблюдал. И понимал: в этой среде он не просто учится. Он вернулся в точку расцвета. И если сыграет правильно — сможет не только направить потоки, но и перехватить сам источник.

Но теперь он был другим. После Сейшел всё изменилось. Не просто эмоционально — стратегически. Они ушли от режима разрозненных звеньев и договорились о полномасштабной интеграции: Refracta становится ядром не только аналитики, но и управления проектами. Ключевые решения теперь принимались не через цепочки посредников, а напрямую, между ними. Был создан протокол доверенного доступа к ядру системы, закреплены роли и зоны автономии каждого. Они распределили ответственность за гуманитарные программы, инвестиции и технические разработки.

Но главное — они договорились быть видимыми. Не для мира, а друг для друга. Убрать экраны. Говорить открыто. Видеть лица. И когда Савва увидел их — по-настоящему — между ними что-то изменилось необратимо. Теперь это была не структура. Это была команда.

Он открыл интерфейс Refracta и вывел на экран четыре панели: карта торговых алгоритмов, блок аналитики по поведенческим волнам, внутренняя безопасность ядра — и статус разработок блокчейн-модуля.

Система работала, но Августу этого было мало. Торговый бот за месяц сгенерировал 22% ROI, работая в высокочастотном полуавтономном режиме. Он действовал как живой — сканировал рынки, фиксировал эмоциональные волны новостных заголовков, сопоставлял их с макроэкономическими индикаторами и принимал решения быстрее, чем любой человек мог бы отреагировать. Особенно резкие всплески бот улавливал на фоне глобальных событий: публикации отчётов от ФРС, скачки цен на нефть после перебоев поставок в Нигерии, колебания вокруг налоговых инициатив в США и первые попытки регулирования цифровой рекламы в ЕС. Он не просто подстраивался — он учился предвосхищать. Иногда создавал сам себе рынок: небольшие вбросы через нейтральные новостные агрегаторы запускали волну, на которую бот мгновенно реагировал.

Но Августу было важно не только то, как бот торговал — а то, как его воспринимали. Имя трейдера, под которым он действовал, стало объектом изучения: инвесторы, аналитики, журналисты начали строить догадки, кто это. Его высказывания на форумах копировали, его сделки пытались предугадывать. Он становился мифом. А миф — это риск.

Август сделал пометку: нужно уводить «трейдера» из поля зрения. Постепенно. Через легенду о закрытом переходе в инвестиционный фонд. Он создал шаблонную структуру: Fortinbras Alpha — элитная команда аналитиков, действующая без публичного лица. Бот должен был стать «внутренним инструментом фонда», а легендарный трейдер — просто его витриной.