Мелания

И тогда входная дверь с грохотом распахивается, и они отшатываются друг от друга за секунду до прикосновения.

– Привет! – весело кричит Мэнди с другой стороны двери. – Мне показалось, что я услышала, кто-то идет по лестнице. Микки, твой ребенок - чертов кошмар. А почему вы вместе?

– Я не просил тебя сидеть с ней, – бормочет Микки, в то же самое время как Йен говорит:

– Он пришел в бар.

Мэнди, похоже, не имеет ни малейшего понятия, чему помешала, и просто заталкивает их обоих внутрь. В кухне включен яркий свет, но гостиная темная, освещена только светом из кухни, все остальные в квартире явно уже в постелях.

Поэтому Микки не замечает парня на диване, пока Мэнди не указывает на него.

– Йен, Скотт пришел минуту назад, – говорит она, пока Микки и Йен просто стоят и не смотрят друг на друга, и ни один из них не собирается проходить дальше в квартиру. Йен вскидывает голову, когда она произносит это, то же делает Микки.

Парень на диване поднимает голову от телефона.

Мудак, немедленно решает Микки. Он, блядь, носит бейсболку козырьком назад, поверх темных волос, и чистую футболку со слоганом, который Микки не может прочесть и которая слишком его обтягивает, бесстыдно подчеркивая все его шесть кубиков. Наверное, он живет в тренажерном зале, думает только о том, как он выглядит, жалкий придурок. Микки даже не рассмотрел его толком, но уже может сказать, что он подозрительный тип.

– Привет, Йен, – из гостиной произносит тот, с сильным латиноамериканским акцентом. – Мне было скучно, не хочешь прогуляться?

Йен колеблется.

Не долго, но тем не менее.

Он хлопает Микки по плечу – абсолютно платонический братский жест – и уходит в свою комнату с придурком Скоттом, который неторопливо следует за ним, оставляя Микки в ярко-освещенной кухне. Микки хочется приглушить этот свет, вернуться назад в темный холодный холл, где Йен освещал весь его мир.

Он не может думать. Его сердцу слишком тесно, как будто его засунули в какое-то небольшое пространство, и он не может думать об этом, он не может справиться с этим, не может изменить это, так что он сглатывает и просто разворачивается к Мэнди.

– Ты удовлетворена? – спрашивает он ее. – Пять часов. Теперь я могу получить своего чертового ребенка назад?

Она смотрит на него. У нее странное выражение лица, мягче, чем обычно Мэнди позволяет себе. На мгновение она выглядит, как та девочка, которая скрывается за всей ее бравадой, просто сейчас вся эта открытость направлена на него, и он не знает, почему. Он хмурится, задавая немой вопрос, и она, кажется, приходит в себя и встряхивает головой, разметав волосы по плечам.

– Я первый раз услышала, как ты назвал ее cвоей.

– А, – говорит он, стараясь вспомнить, что вообще говорил до этого. – Ну, что ж, она вроде как моя, ты не думаешь?

– Да, Микки. Она определенно твоя.

Она произносит это так, как будто хочет что-то сказать ему, но все, что он слышит – это голые факты. Мэлли его. Его уже какое-то время. Почему Мэнди смотрит так, как будто это какое-то чертово нереальное откровение, он понятия не имеет. Он заботится о ребенке, присматривает за ней, кормит ее и играет с ней, переодевает ее, моет ее и читает ей, и позволяет ей засыпать у него на груди. Он, блядь, дал ей имя, она его.

Он любит ее. Это не то, что Микки может сказать о большинстве людей. И каким-то образом, это позволяет ему почувствовать себя лучше. Микки смотрит на закрытую дверь комнаты Йена, его желудок все еще бунтует, и щиплет в глазах, и это все еще ноет, все в нем по-прежнему ноет. Но у него есть Мэлли, он любит ее, она есть у него.

Так что он идет и забирает ее из комнаты Мэнди, прощается с Мэнди до того, как она поднимет другую чертову тему, и уходит. Всю дорогу домой он крепко прижимает Мэлли к себе, так крепко, насколько это возможно, чтобы не навредить ей.

========== Часть 15 ==========

Микки не признает врачей.

За всю свою гребаную жизнь он ни разу не был у врача. Несмотря на множество драк и прочих происшествий, несмотря на то, сколько раз ему действительно нужна была чертова медицинская помощь, Микки никогда не был у врача. Если он, его братья или сестра заболевали, когда были детьми, их отправляли в свои комнаты и давали им те лекарства, которые есть дома.

После смерти мамы им пришлось лечить себя самим, и вскоре они выработали собственную систему, которая заключалась в том, чтобы забраться в постель и оставаться там, пока не станет лучше, неважно, насколько серьезно ты болен. В случаях, когда ему нужна была операция, например, оба раза, когда его, блядь, подстрелили – он договаривался, чтобы врач пришел к нему, часто не совсем легально, например, престарелый ебарь Йена оперировал его на кухонном столе Галлагеров. Но по-настоящему идти в госпиталь или на прием к врачу – никогда в жизни. Микки не признает врачей.

Естественно, как только Мэлли начинает кашлять, он тут же нарушает правило.

Конечно, ей делали прививки, но это была медсестра из платной клиники, так что он по-прежнему не знает, что ожидать от настоящего врача. Как выясняется, его недоверие к врачам было правильным – придурок разговаривает с ним настолько снисходительным тоном, что Микки немедленно клянется придерживаться правила «Нет докторам», как только выберется из этого ада. Но Мэлли кашляет и плачет, Микки ничем не может помочь ей, и это важнее, так что он решает смириться.

Доктор говорит Микки, что у Мэлли обычная простуда, шутит о том, что всегда с первого взгляда узнает молодых родителей, у которых впервые заболел ребенок. Микки пару раз сжимает кулаки – и чувак больше не шутит; Микки произносит несколько тщательно подобранных слов – и получает рецепт на лекарство получше, чем детский аспирин, от которого Мэлли станет легче, даже если оно и не вылечит простуду.

Он звонит Джули и сообщает, что ему нужна пара выходных, не спрашивая разрешения, и благодарит чертовы звезды, что она считает его родительские чувства трогательными, а не выговаривает ему, как Линда, попроси он у нее выходной неожиданно. Затем он превращает их квартиру в нереально уютное гнездышко. Он сооружает охрененно удобную конструкцию в гостиной из всех имеющихся в доме одеял и подушек, устраивает в ней Мэлли так, что она сидит достаточно прямо, чтобы не слишком кашлять, но все же имеет достаточно места, чтобы прилечь, если она захочет спать. Он снабжает ее бумажными салфетками, ее любимыми игрушками, мягкой пищей, которая не царапает горлышко, находит чертову классическую музыку по радио, потому что это всегда успокаивает ее, садится рядом и разговаривает с ней своим самым тихим голосом, потому что она любит это.

Каждый час он меряет ей температуру электронным термометром, который купил в аптеке, каждые три часа дает ей сироп от кашля. Она бы не выпила и ложки, слишком уж он мерзко выглядит, но он достаточно густой и тягучий, так что Микки обмакивает в сироп ее соску, и она радостно сосет ее, не замечая, что лечится. Она выглядит печальной и тихонько плачет, и это разбивает его сердце, потому что он не может ничего сделать, чтобы помочь ей. Она беспокойно ерзает, но не пытается по-настоящему ползать или ходить, что необычно для нее, очевидно, потому, что от резких движений ей больно в груди.

Тем не менее они умудряются пережить этот день. Доктор сказал, простуда продлится не дольше недели, возможно меньше, и что самое худшее вскоре будет позади. Однако, когда Микки просыпается после нескольких часов беспокойного сна, которые он смог урвать, то по-прежнему слышит, как она кашляет и плачет.

Микки не привык к такому – быть злым на что-то, что он не может избить. Он чертовски хочет быть способным победить простуду, хочет, чтобы был какой-то способ, чтобы он мог найти и прикончить каждый микроб за то, что его ребенок страдает, но такого способа нет.