Мелания

– Да, кстати, поскольку вы придаете такое чертовски большое значение этому, – говорит он, как будто это мелочь. – Мы будем звать ее Мэлли. Полное имя Мелания, но для семьи – Мэлли.

Мэнди застывает, когда слышит это. Смотрит на него, но он избегает ее взгляда. Она шлепает ложкой по столу, бросает недоеденный йогурт и уходит в свою комнату, не сказав ни слова. Она никогда не любила, чтобы ей напоминали об их маме.

Соседи не обращают внимания на ее демарш, вместо этого все поворачиваются к Микки. Нудная Эмма смеется. Микки не понимает, в чем причина, пока она не произносит это вслух.

– Вы, ребята, действительно так любите аллитерации, да? – говорит она, и вторая девушка тоже начинает смеяться. – Мэнди, Микки и Мэлли Милкович? Полный рот М?

– Пошла ты, – отвечает он, оскалившись.

Микки вообще не думал об этом, но это не важно. Имя уже слишком хорошо подошло ребенку, и он не может поменять его, даже если она носит его меньше, чем один чертов день, ему нравится его выбор, и ему нравится иметь такое небольшое не-то-чтобы-напоминание о маме рядом с собой.

Микки думает, что Эмма бы заткнулась, если бы он сказал, что это в честь их с Мэнди мамы, но он не хочет говорить об этом, так что пусть смеется. Пусть думают, что он хреновый выбиратель имен, или что он действительно любит букву М, отлично, ему по фигу. Ему насрать, что они думают о нем.

Мэнди, кажется, не собирается возвращаться из своей комнаты, и он вдруг понимает, что как-то неловко продолжать сидеть здесь без нее. Микки заканчивает кормить ребенка – кормить Мэлли ее овсянкой, – и начинает собирать ее барахло. И тогда…

Иногда Микки не может понять, хороша его жизнь, или плоха, или же это чертова смесь того и другого. Потому что когда, именно когда он уже готов уйти, Йен походит к нему. Он смотрит на Микки и мягко спрашивает: «Мэлли, да?»

Несколько раз, когда Микки был пьян, или под кайфом, или только что оттрахан, он рассказывал Йену о своей маме. Не напрямую, а так, намеками. Она никогда не была идеальной, но любила его, и не важно, как далеко она заходила с наркотиками, это никогда не менялось. Когда она умерла от передозировки и они остались с Тэрри, это было самое худшее, что когда-либо случалось с Микки. Он всегда думал, что его мама была безобиднейшим существом – она приплыла в Америку вместе с семьей, когда ей было тринадцать, понятия не имея, что ждет ее впереди, в восемнадцать вышла замуж за Тэрри, и жизнь с ним сломала ее. Но она никогда не была жестокой, любила его, и Мэнди, и всех его говнюков-братцев, и он думает, что это само по себе уже достижение. И еще

Микки думает, что глупо называть его ребенка в честь кого-то, кто умер, но его мама всегда была Мелания, и никаких сокращений, так что Мэлли – немного другое. Это намек на его маму, но не точь-в-точь. Достаточно, чтобы значить что-то, но не достаточно, чтобы значить все.

Йен, кажется, понял это. Он не смотрит на Микки так, как зыркнула Мэнди, когда он произнес Мелания, просто подходит ближе и задает вопрос, который на самом деле не вопрос – «Мэлли, да?»

В ответ Микки смотрит на челюсть Йена. Он никогда не любил смотреть в глаза.

– Ага, – наконец говорит он, когда становится ясно, что Йен не собирается больше ничего говорить.

– Хорошее имя, – отвечает Йен.

Затем следует секундная пауза, Микки может видеть, как Йен колеблется, а потом наклоняется и кладет свою руку Микки на плечо.

Микки счастлив, что он в пальто. Микки хочет, чтобы он был без пальто. Он думает, как это – спустя столько времени почувствовать прикосновение кожи Йена к его коже. Если, как ему кажется, он упадет в обморок, если это выбьет почву у него из-под ног, если это будет слишком. Йен всегда был слишком, правда, но тем чертовым чокнутым образом, что Микки только хотелось еще. Йен касается его руки, и Микки закрывает глаза на одну долгую секунду, потому что он на грани, потому что каждый его нерв горит огнем и его желудок сжимается, а сердце пускается вскачь и в горле появляется ком. Он не может посмотреть Йену в лицо, потому что знает, что как только увидит эти выцветшие веснушки, и эти зеленые глаза, и эти глупые яркие рыжие волосы, все начнется сначала, и в этот раз ему будет некуда бежать.

– Ага, – говорит он, его голос звучит сдавленно, но он не обращает внимания. – Спасибо, мужик.

Йен кивает и убирает руку. Микки прижимает Мэлли к своей груди, крепче, чем нужно, и уходит.

========== Часть 12 ==========

Мэлли пока не очень дружит с английским, настоящие слова в ее исполнении оставляют желать лучшего, зато полно несуществующих; но, несмотря на это, она без проблем может объяснить, что ей нужно. Когда они пару недель проводят только друг с другом, и она начинает метать гром и молнии, колотить игрушками по полу и лепетать «Мэ-ии, Мэ-ии», он знает, чего она хочет. Микки тянет время еще пару дней, и наконец решает заглянуть к Мэнди по пути с работы. Ради того, чтобы Мэлли заткнулась, он готов пережить неловкие моменты при встрече с соседями Мэнди.

Кроме того, не общаться с другими людьми, кроме годовалого ребенка и иногда – своего босса, наверное, не совсем нормально. Его сестра лучше, чем никто.

Он стучится в дверь, как вежливое уебище, и поскольку его жизнь любит глупые шутки, он не должен быть удивлен, когда открывает именно Йен. Тем не менее он все-таки не ожидал этого. Волосы Йена немного завиваются на висках, он в спортивных штанах и растянутой голубой футболке, с босыми ногами, стоит, поджимая пальцы на холодном деревянном полу, его рука с печеньем замирает на полпути от удивления.

– Э, – произносит Микки.

– Па па па! – восторженно восклицает Мэлли, протягивая руки к Йену. На мгновение Микки думает, что она тянется к печенью, но вместо этого ее маленькие пальчики вцепляются в футболку Йена, и она лыбится. Она даже толком не знакома с Йеном, но уже тащится от него.

– Зайдете? – спрашивает Йен, осторожно отцепляя пальцы Мэлли от своей футболки, и отходит в сторону, чтобы они могли пройти.

Микки закрывает за собой дверь, останавливается и растерянно смотрит, как Йен направляется к холодильнику.

– Будешь пиво? – спрашивает он, оборачиваясь через плечо.

Микки сглатывает ком в горле и кусает губу.

– А тебе можно пить? – уточняет он, прежде чем соображает, что сказал. – Ты же принимаешь таблетки или еще какую-то хрень?

Йен замирает, оставив руку на ручке холодильника, а дверцу слегка приоткрытой. Он стоит спиной к Микки, и тот не видит его лица. Йен не дергается и не суетится, он совершенно спокоен.

– Мэнди сказала тебе об этом, да? – говорит он равнодушным голосом, который, как Микки чертовски хорошо знает, означает абсолютно противоположное.

– Ага, – соглашается Микки, не видя смысла отрицать это. – Она упомянула, а потом я погуглил, ну, и я так понял, что вроде как нельзя смешивать таблетки с алкоголем?

Йен замирает на еще одну долгую секунду, потом хлопает дверцей холодильника и разворачивается лицом к Микки. Он смотрит немного настороженно, не более того.

– Сейчас я не принимаю ничего тяжелого, – говорит он, не отрывая взгляда от Микки. – Эти таблетки делают меня слегка тормознутым, но я могу позволить себе немного пива. Не очень много, а то я становлюсь пьяным в жопу. Единственная от них радость – легко словить кайф.

Микки улыбается на это, наполовину для того, чтобы Йен почувствовал себя лучше, и странная неловкость чуть ослабевает.

– Я собираюсь бросить пить, в любом случае, – говорит Микки. – Эээ, знаешь, мы вообще-то пришли к Мэнди, соскучились.

Он думает, что, наверное, это очевидно, что он пришел не для того, чтобы поговорить о побочных эффектах таблеток Йена, о которых он вообще не должен знать. Йен молчит какое-то время, просто смотрит на них, словно бы размышляя. Затем он как ни в чем не бывало говорит: