Memento
Шрифт:
Террасы открытого рудника.
— Поплотнее, мужики!
Отшвырнуть подбойку, спрыгнуть вправо на насыпь и прокатиться метров пятьдесят до другой террасы, перебежать ровный участок и снова упасть с откоса. Вот тебе и несколько сотен метров форы, прежде чем чернозадые и конвой добегут. Если, конечно, не убьешься.
Ну а потом что?
Выдержать еще хотя бы десять шагов. Ну еще пять. Два. Один. Еще один. И еще…
Есть тут барыга, он под проценты ссужает лагерными талонами, говорил тот парнишка с колесами. А когда будут давать очередные карманные, надо просто вернуть на один больше. Только почем я знаю, а
Ну хоть бы на пару часов расслабиться!
Не останавливаться. Господи, только бы не остановиться. Поднять левую ногу и толкнуть ее вперед. Теперь правую. И снова левую…
— Стой!
Охранники в черном наконец-то втыкают флажки, обозначая будущую колею.
— Вот это — рабочая площадка, парень. Три шага за флажки — конвой уже может стрелять. И не дури. Вон твои носилки.
— Что?
— Когда тебе на них наложат глину, ухватишься за передние ручки и вынесешь с напарником это говно вон туда.
Несколько секунд отдыха, пока грузят носилки.
— Ну, что с тобой, парень?
По сравнению с носилками подбойка легче перышка.
— Ты чего это прогибаешься, чувырло!
— Глянь, мужики, как закопался…
Вязкое месиво под ногами. Груз — килограмм девяносто. Сколько раз я смогу такое поднять?
— Ну вот что, паря, ты молодой — бери с места!
Мужики у задних ручек меняются, отдыхают, шутят. Размолотить бы вам хари за ваши хохмочки! Не будь вас двадцать на одного.
Сколько еще раз до обеда нагрузят эти носилки. 828 раз? Нет. Восемьсот двадцать восемь дней мне осталось. Пятьдесят раз. А сколько я смогу? Пять?
Еще четыре раза, и я ткнусь в глину.
Еще три раза. Два.
Вместо ладоней и пальцев кровавые, давно прорвавшиеся пузыри. Один.
— Ты что это, парень? Думаешь, тут можно запросто сачковать?
— Он позабыл, что в зоне, — ухмыляется выбитый зуб.
Как же такое выдержать? До субботы четыре дня.
А сегодня разве не в счет, ведь работать осталось часа четыре? Сколько же еще за сегодня они нагрузят эти проклятые носилки? 828 раз. Нет, мне осталось восемьсот двадцать восемь дней. Больше ста восьмидесяти недель. Шестьсот пятьдесят два рабочих дня. Двадцать лагерных талонов за пачку колес. Черт бы их подрал!
Он ухватил кровавыми ладонями ручки носилок и снова рванул вверх. Но на этот раз ноги заскользили в вязкой жиже. Упав, Михал остался лежать лицом в грязи, чтобы никто не заметил его слез.
— Обед!
— Ай-я-яй, парень, обедать в таком виде? — Плечистый приподнимает брови.
— Может, пусть лучше погуляет? — подхватывает выбитый зуб.
В котелке непонятная бурда с капустой. Как же удержать ложку? А потом вот этими руками поднимать носилки?
Сжать черенок ложки тыльными сторонами ладоней. Впихнуть в себя это полуостывшее месиво. Нужно все выдержать. Все! Вечером раздобуду дозу. Вечером полегчает. Я это переживу. И однажды вернусь к людям. Вернусь… и начну все сначала. Черта с два!
— Эй, паря, ты мне нитку вдеть не поможешь? — Мерзкая гримаса. — Глаза у меня слабые.
Взрыв хохота! Идиоты! Как же такими распухшими лапами удержать иголку! Чтоб вы все провалились!
Самая чумная неделя в моей жизни. Раньше в глюках хотя бы крысы, змеи, чудовища, пауки, а теперь только носилки.
И на них — Ева.Не ладони — а сплошные кровавые мозоли, день за днем раздираемые снова.
Опять ломки. Хорошо еще, после той дозы немного слабее.
Спасительная суббота, воскресенье. Уборка, линейка — вся та ерунда, которую раньше считал пределом идиотизма.
И снова утро понедельника. Построение рабочих бригад. Я, похоже, дойду, как тот алкоголик, что лечился у доктора Скалы. Стоило ему увидеть любую скалу, как тут же тянуло блевать. У меня такое начнется от носилок.
— Ты куда это, парень? — вдруг спрашивает плечистый.
— За носилками, а что?
— Оставь. Это для новичков. А ты ничего, нормально вкалывал… Вон там возьми лопату.
Снова какие-то идиотские шутки?
— На полном серьезе?
— Зачем нам тут друг другу на голову гадить?
Боже ты мой, до чего же легкая эта лопата!
— Нет, господа, вы только поглядите! Тебе что, малыш, чайку захотелось? — Тот белобрысый, что не понравился Михалу с первого взгляда.
Но кипятильник стоит, как обычно, в конце коридора. Чего это он привязался?
— Поди-ка сюда, отличник!
— Я думал, это можно.
— Ясное дело, можно, да не таким, кто всего месяц в зоне. Дай-ка сюда свою банку…
Толпа любопытных вокруг. Похоже, белобрысому захотелось покуражиться.
— Ну до чего ловкий малый! Ушки из проволочки приделал, чтоб, значит, пальчики не обжечь! Ах-ах-ах…
Руки Михала сами собой вылетели вперед, чтобы подхватить падающую банку.
Поймать банку, которую старичок желает разбить? За такую наглость можно дорого поплатиться, сигнализирует мозг. И в последнюю секунду Михал позволяет банке проскользнуть на пол.
Звяканье разбитого стекла.
— Да-а, тут сноровка нужна. Вот уберешь — и можешь потренировать рефлексы, фрайер, — самодовольно ухмыляется белобрысый.
Поднял свой авторитет в бараке, понимает Михал, провожая взглядом ненавистную спину. Даже не оглянется. И так знает, что я все сделаю. А мой авторитет? Как и был — на нуле. Дать бы ему разок по зубам. Ну, отметелил бы его, так мне накостыляют все остальные. В едином строю. Чтоб неповадно было. Зеленый, а старичка не уважает. Ненавижу вас! Всех! Понимаете?
— Ты чего, издеваешься? Подмести каждый дурак сумеет. Это надо вычистить, натереть, отдраить.
Выбитый зуб. Встретить бы тебя где-нибудь один на один! Сутенеры проклятые. Поглядеть бы на вас в ломках, как вы клянчите одну-единственную кретинскую дозу. Послать вас куда подальше, чтобы совсем с катушек соскочили. Или всучить перебор, чтоб вы до полусмерти уторчались, хотя бы на пару часиков! До удушья, до посинения, до боли в груди.
Я всех вас запомню! Будьте уверены.
— Ну-ка, постой! — Похоже, блондину скучно. — Это твое пятно так и прет в глаза. Придется все выровнять. Пройдись-ка хорошенько от кипятильника вон туда, до решетки. И чтоб ровненько! А потом все заново натрешь. Уловил? И мой тебе совет: пошевеливайся, а то до вечерней поверки не успеть.
Я убью тебя, убью, дай только срок, скотина! Михал застонал от злобы.
Наконец-то снова увидеть ее! Видеть! Не на скамье подсудимых. А на решетки глядеть вовсе не обязательно. И надзиратель не в счет. Глаза не прогляди, дедуля!