Memento

— Главное, смотрите, чтоб вас не совратили сразу после выхода из лагеря. Вы ведь для них герой, — напутствовал врач. Сейчас он говорил едва слышно и без прежнего пафоса.

К счастью, отбывать срок меня перевели в другой лагерь. Наверное, чтобы изолировать от дружков, ведь я так и не выдал, кто меня снабжал наркотиками. Больше двух лет без дозы! И без известий о Еве.

Может, тогда и вправду был шанс завязать? Не будь моего доброго духа. Милого Гонзика. А если бы он в тот раз не пришел? Как знать, чем бы все закончилось.

— Не таскайся за Михалом! И всем твоим дружкам передай, если они сюда заявятся — будут иметь дело со мной! — неистовствует в передней мама.

Я уже снова заснул, понимает Михал. Какая-то непреходящая вялость, прямо зло берет. Неужели она останется мне на память? До самой смерти? Быстренько вылезти из постели и выйти в коридор.

— Что тут такое?

— Марш назад! — поворачивается к Михалу мать.

Словно я двенадцатилетний шибздик. Вдруг до Евы дойдет, что со мной обращаются как с первоклашкой… Интересно, что с ней?

— Ну иди, иди, — выгоняет мама того, за дверью.

Но мне уже двадцать три! Кто это был? Черт его знает. Предки не только роются в моей сумке, нет ли там чего, но и разглядывают руки и ноги, не колюсь ли я снова, а скоро начнут проверять, как я вымыл уши. Да еще гонят взашей всех моих знакомых! Теперь нельзя и поговорить ни с кем, кроме матери. Будто я прокаженный. Только о чем нам говорить? О чем же еще…

Узнать бы про Еву. В квартире, где мы с ней жили, никто не открывает. Даже туда я ходил украдкой. Забежал после смены — и опрометью домой, чтобы мать не заметила опоздания. Она даже отпуск за свой счет оформила. И все ради меня.

Что же с Евой? Может, сейчас приходила она? Хотя бы ради этого нужно ускользнуть от твоей слежки, мама. Если хочешь знать, я люблю ее. А это разве жизнь? Восемь часов в день носиться курьером по типографиям. И то еще мать черт-те кого подняла на ноги, чтобы меня вообще взяли. Наркоман, да еще с судимостью. Кому такие нужны? Вечно обиженное выражение отцовского лица. Словно этой своей отсидкой я навредил не себе, а ему. Но ни слова попреков. Похоже, мама его здорово обработала. Потому и предпочитает помалкивать. Только постоянный контроль. Все в боевой готовности, как мышеловка на взводе. Никакой личной жизни. И это в двадцать три года!

По дороге с работы заскочить к Зденеку. Никто другой не пришел в голову. До его квартиры — крюк небольшой, мама и не заметит. Вдруг он знает что-нибудь про Еву?

Осторожные звуки. Наконец шарканье ног за дверью.

— Кто там?

— Михал.

Смотрит через дверной глазок. Плавающий зрачок, расширенный чуть не на полсантиметра. Ломки!

— Тебя кто послал?

— Никто. Просто хочу кое-что узнать. — Михал переступает с ноги на ногу. Снова допрос. Господи боже.

— Никто? — угрожающе повторяет Зденек.

Михал качает головой.

— Никто! — на всякий случай громко говорит он.

— У меня ключа нет, — доносится изнутри.

— Не заливай! Как же ты выходишь? — Михал невольно улыбается.

От этой улыбки Зденек, похоже, конфузится.

— Через окно во двор.

— Ну и дела, — заключает Михал. И по коридору, ведущему к подвалам, выходит на двор.

— Правда тебя никто не посылал? — еще раз спрашивает Зденек, отступая от окна, чтобы Михал мог влезть.

— У тебя окно все время открыто, даже когда тебя нет?

— А что тут красть? Уже нечего. Так всем и передай.

— Ну какого черта ты идиотничаешь? — взорвался Михал.

И наконец влез на подоконник. Да, ничего себе видик…

На полу ворох грязных вонючих тряпок, разбитая мебель, вдоль стен какие-то останки конструкций из досок и брусков, распоротые матрацы, полупустые консервные банки, грязь и тлен. Ни одной вещи, которую не побрезгуешь взять в руки. Михал вдруг понимает, что просто не сможет войти в эту комнату. И облокачивается на оконную раму.

— Что тут случилось? — вырывается у него.

Трудно даже вообразить, что такая помойка — результат постепенного распада. Скорее, тут взорвалась граната или кто-то в один миг перевернул все вверх дном.

— Они мне тут микрофоны понатыкали. Постоянно приходится все проверять.

— Кто? — ужасается Михал. До него наконец доходит, что Зденек мечется в тисках психоза.

— Да Рихард же! Он мне мстит. Хочет меня уничтожить! — Зденек лихорадочно шарит глазами по комнате.

— Рихард в тюрьме. Не сходи с ума! — как можно осторожнее начинает Михал.

— А эти его глаза каждую ночь? Эти раскосые глаза убийцы? — выдавливает Зденек.

— Сдурел? Не может же он каждую ночь из тюрьмы сматываться, — возражает Михал.

— Значит, это его люди! Он ими на расстоянии управляет. Гипнозом! — Зденек сам поразился своей догадке и схватил Михала за рукав. — Он все может!

Только теперь Михал заметил, что Зденека колотит лихорадка.

— Тогда скажи, как ты до этого допер, ну, скажи, — Михал старался говорить спокойно.

— Он хотел, чтобы я снова втянулся в эти его свинства. А то ты не знаешь? Не валяй дурака! Сразу, как умерла бабка, он подсунул мне в ящик бутылку с кайфом!

Бабка, отметил про себя Михал. Вот почему здесь такой бардак…

— Ну, а ты?

— Само собой, перестал лазить в ящик. Покупал только чистый кайф. На толчке. Чтоб он не мог свою погань подсыпать.

Михал недоверчиво оглядел разоренную квартиру.

— А на что брал?

— Не корчь из себя идиота. Мне бабка сто двадцать тысяч оставила. Накопила с пенсии. И с утиля.

Сто двадцать тысяч? Ничего себе! Да на сто двадцать тысяч уже можно кое-что предпринять. Ну, хотя бы кругосветное путешествие.

— Не дури! И ты вот так живешь? — Он еще раз огляделся вокруг. По куче грязного тряпья, похоже, прошмыгнула мышь.

— Да денежки давно уже тю-тю! — взорвался Зденек. — И не свисти ты, черт подери, будто ни хрена не знаешь. Эти суки в конце концов спелись с Рихардом. Все вы с ним заодно! Толкали мне дозу за сотню. Потом за две! Как пить дать, его работа! Думаешь, я ничего не знаю? Вы сожрали меня, вот чего он добивался. Кинули!

— Зденек, не дури…

Тот раскинул руки, как Христос на распятии.