Memento
Шрифт:
— Само собой, кто же захочет, — сказал Михал, ощущая себя где-то посредине американской горки. Кажется, что все вокруг смазано скоростью спуска.
— А как отец? — спросил он.
— Уж как-нибудь уговорю его помириться с тобой до твоего возвращения.
Значит, сейчас, похоже, он меня и видеть не хочет. Можно подумать, я сильно соскучился по его вечным придиркам.
— Будешь снова жить у нас. Я за тобой присмотрю.
Каждый шаг под присмотром, как в зоне? Опять ровно к шести дома? Взбучки, приказания, запреты, домашний арест? Ну а если по-другому нельзя? Если это единственный
— Ты ему привет передай, мам.
— Спасибо. Мы тебя из этого выцарапаем, вот увидишь. Вместе мы многое сумеем.
Неужели собирается снова делать все за меня? Как раньше. А мне что прикажете делать тут? Такого долга барыге нет ни у кого во всем лагере.
— Надо только захотеть, — подбадривает мама.
Но ведь я хочу! Господи, если б все было так просто. Не надо усложнять себе жизнь, я знаю. Словно мало того, что случилось.
Он кивнул.
— Я тебя понимаю. В сущности, ты ведь неплохой мальчик. Тебя совратили друзья. И она!
Имя, на которое в нашей семье табу. Интересно, а что мне вообще разрешат?
— Подыщу тебе какое-нибудь хорошее место. Начнешь все заново!
Что все? Ходить на работу, завтракать, обедать в заводской столовке, ужинать дома, глазеть в телик, ездить на дачу, копать грядки. Сколько все это можно выдержать? Но вот тюрьму вообще нельзя выдержать. Так что спасибо и за ваш вариант. У скольких вроде меня и такого-то нет.
— А вдруг тебя за хорошее поведение выпустят досрочно? Ты ведь себя хорошо ведешь, правда?
— Ты добрая, мама. Не переживай из-за меня.
— Я не могу по-другому. — На лицо ее вдруг легли тени от всех этих горестей и пустых обещаний последних четырех лет. Метания от одной иллюзии к другой. Четыре бессмысленных года.
Я должен… Хотя бы ради тех, кто меня любит… Знаю. Все знаю. Но как, черт возьми!
Он незаметно поглядел на часы. Невыносимо делать вид, будто все в порядке.
Скорее бы кончалось свидание! До того, пока мать не поймет, что на самом деле ничего не кончилось. И, похоже, не кончится никогда. Горка все раскручивается. Что, если я уже не сумею? Нет у меня сил делать, как вы хотите. Не хочется портить вам жизнь, но куда деваться? Там внизу черная дыра. Смерть. И оставьте меня в покое!
Раз и навсегда. Заманчиво.
Вот он выход.
Скорей бы она уходила! Пусть и ей выпадет хоть несколько дней покоя!
Наконец! Ева, Евочка, любовь моя! Надеюсь, ты хорошо все запрятала. Он сжимал сверток со своим и ее адресом. Если уж попал сюда, значит, все шито-крыто. Или там ничего? Нет, быть не может!
Михал лихорадочно сорвал упаковку и открыл коробку.
Апельсины.
Ни больше ни меньше. Но ведь это значит… Кайф должен быть в них. Не может же она… Ну, конечно. Достаточно впрыснуть шприцем в апельсин. Это выходит… он быстро сосчитал.
Двенадцать доз? Она ведь знает, что я не люблю апельсины.
Восемь штук — чтобы покрыть часть долга. Два припрятать на черный день. Двумя поделиться с плечистым и паханом.
— Ты чего это насвистел, парень? Совсем не забирает!
Обыкновенный апельсин!— Не может быть!
Ну, Ева, если вдобавок и этот сюрприз… Пригласить на балдеж двух ходоков и всучить им простые апельсины, да об этом до самой весны не забудут!
— Ты чего, решил наколоть нас?
— Погодите. Наверное, доза меньше, чем я рассчитывал. — Михал лихорадочно рылся в шкафчике. — Давайте еще два.
— Ну, гад, если накалываешь, гляди!
На кожуре ни следа уколов. Но ведь можно было проткнуть тонюсенькой иглой. Невероятно, не могла же она просто послать идиотские витамины?
А в прошлый раз на свидании? Хотя бы поэтому ты не должна была кинуть меня. Да я тебя задушу, дорогуша, если ты меня так подставила!
— Они все же горьковатые. Вы что, не чувствуете?
— Обычные подпорченные апельсины.
— Просто доза нужна больше! — Михал яростно швырнул сверток на койку.
Обыкновенные апельсины, нечего их и прятать.
— Брешешь, гаденыш, ни хрена в них нет!
И вдруг резкий свет. Войти в него. Воспарить в небытие, где нет никаких стен, колючей проволоки. Увидеть самого себя сверху, как смешно я гоняюсь за приязнью этих двоих в тюремном бараке.
— Ребята, я загудел, как телеграфный столб, — откуда-то издалека доносится до Михала собственный голос.
Чье-то лицо. Кто это?
— Ты чего меня трясешь, скотина? — выдавил из себя Михал.
— Помидоры с кнедликами. В честь национального праздника!
— Что?
— Ужин, мать твою!
Господи боже, какой еще ужин? А, ну да. Лагерь. Помидоры с кнедликами. Одна из немногих радостей, хоть есть можно.
— Ребята, оставьте мне на потом кусок хлеба. Снова вернуться в эту невероятную легкость.
— Он чокнулся, — услышал Михал, закрывая глаза.
— Эй, приятель, с которого часа лежать разрешается? — В дверь стучится надзиратель.
Михал перевернулся на нарах.
— С шести.
— Ну и делай как положено.
Михал повернулся на спину и снова закрыл глаза.
— Не дури, Михал, будет звон.
— А мне не привыкать, — ответил Михал. И непонятно почему рассмеялся над своими словами.
Снова голос из коридора:
— Я ведь, кажется, что-то сказал, а?
— Вы не знали, с каких разрешается лежать. Я вам ответил. — Михал подавился смехом.
— Слезай с нар, черт побери! — заорал надзиратель.
Михал почувствовал, как чьи-то руки приподнимают его.
— Это он так. Ему просто паршиво, — втолковывал надзирателю помощник старшего по камере.
Вечерняя поверка.
— Не вижу девятого.
— Михал, ну же, Михал, — шепчет кто-то.
— Что это ты там качаешься? Стоять не умеешь? Эй ты? Фамилия?
— Граф Монте-Кристо, — хихикает Михал.
— Отлично. Будешь объясняться в другом месте.
— Идиот. Корчит из себя фрайера. А когда кайф пройдет, наплачется!
Четыре дня и четыре ночи без сна. В голове гудит, словно в газовой горелке. А потом вдруг отход. И ни одного апельсина из посылки.
Как же теперь вернуть долг?