Мемуары генерала барона де Марбо

Генерал Монбрен соскочил на землю, первым добежал до укрепления и под градом пуль принялся вырывать из земли колья палисада. Поляки последовали его примеру. Укрепления были разрушены. Солдаты вновь сели на лошадей, и полк обрушился на испанцев. За ущельем участок расширяется и спускается к Буитраго. Уланам было легко догнать спасающихся в беспорядке вражеских пехотинцев. Проход был взят, император проехал его и, поднявшись на вершину, он не только увидел, как французское знамя развевается над Буитраго, но и как конница Мон-брена в лье от этого города преследует бегущих испанцев! Вечером Наполеон поздравил поляков, а Монбрен получил звание дивизионного генерала. Через несколько месяцев он взял его в Австрию, где Монбрен столь хорошо командовал дивизией, что в 1810 году император назначил его командующим всей кавалерией Португальской армии, а затем доверил ему кавалерийский корпус в Русской кампании. Он был убит в сражении при Москве-реке.

Маршал Ланн рассмотрел позицию, о которой я только что рассказал, мы спустились вниз по ущелью и остановились на ночь в Буитраго, откуда на следующий день доехали до Мадрида. Император уже несколько дней находился в городе, которым он смог овладеть только после серьезного боя. Он восстановил на троне своего брата, короля Жозефа. Маршал Ланн представил меня Наполеону, который принял меня благожелательно и сказал, что скоро я получу награду за мое поведение в Аг-реде. В Мадриде мы застали господина Гёэнёка. Он носил все знаки отличия полковника — этот чин ему пожаловал император, когда получил из его рук донесение о сражении при Туделе, окрашенное моей кровью. Гёэнёк был славным малым, он подошел ко мне и сказал: «Вы подвергались опасности и были ранены, а я получил новое звание; но я надеюсь, что ваше повышение не заставит себя ждать». Я тоже надеялся на это, но, признаться, немного досадовал на маршала за то, что он заставил меня пойти через Агреду. Но надо было подчиниться судьбе.

В Мадриде маршал Ланн поселился во дворце, который раньше занимал Мюрат. Я опять встретился с моим добрым советником Эрнандесом — узнав о моем приезде, он предложил мне остановиться у него. Я принял это приглашение с признательностью, тем более что рана моя воспалилась и мне нужен был уход. Мой хозяин предоставил мне его, и я уже начал выздоравливать, когда в середине зимы новые события заставили меня вернуться к активным действиям.

Мы находились в Мадриде уже около недели, когда 21 декабря император узнал, что Португальская армия⁵⁴ осмелилась выступить, идет на столицу Испании и находится от нее в нескольких днях марша. Он тут же приказал трубить общий сбор, выступил из города во главе своей гвардии и нескольких армейских корпусов и направился в сторону Вальядолида, куда прибывали англичане под командованием генерала Мура. Маршал Ланн уже поправился и должен был следовать за императором не в карете, а верхом. Он предложил мне остаться в Мадриде, чтобы залечить мою рану, но два соображения не позволяли мне этого сделать: прежде всего я хотел участвовать в битве с англичанами; во-вторых, я знал, что император почти никогда не дает повышений отсутствующим, а я хотел получить звание начальника эскадрона, как мне это было обещано. Я стал готовиться к отъезду.

Мне мешало только одно: из-за раны я не мог надеть ни шляпу, ни меховую шапку. Моя голова была обвязана белыми платками, и для штабного офицера, который постоянно должен сопровождать императорский штаб, вид был далеко не военный! Я терзался этой мыслью, когда вдруг мой взгляд упал на гвардейца-мамлюка, на голове которого красовался тюрбан с красным верхом. У меня была фуражка такого же цвета, расшитая золотом. Я обмотал и пришил вокруг нее красивый платок, так что получился тюрбан, который я и водрузил себе на голову поверх бинтов и компрессов, закрывающих мою рану.

Мы вышли из Мадрида вечером, чтобы заночевать у подножия гор Гвадаррамы, которые император собирался переходить на другой день. Было очень холодно, на дороге был гололед, и войска, особенно кавалерия, шли с трудом. Во время этого ночного перехода маршал часто посылал офицеров убедиться, что с колоннами все в порядке. Понимая, что я еще болен, он освободил меня от таких поручений.

Когда все мои товарищи были в разъезде с поручениями и при маршале остались только N и я, N сделал знак, что хочет мне что-то сказать, а затем достал бутылку вишневки. Я поблагодарил, но отказался. Тогда N приложил бутылку к губам и всю ее выпил прямо из горлышка меньше чем за четверть часа! Вдруг он скатился на землю, как подкошенный. Маршал не смог сдержать своего возмущения, но N ему ответил: «Я не виноват — седло оледенело, и я соскользнул!» Маршал оценил ответ и, хотя сердился, не мог сдержать смех. Затем сказал мне: «Пусть его бросят в какой-нибудь фургон». Я исполнил приказ, и наш друг уснул на мешках с рисом, посреди окороков и кастрюль.

К подножию Гвадаррамы мы подошли ночью. Там мы нашли только очень бедную деревню, где и расположились как смогли на ночлег. Холод разбередил мою рану, и я очень страдал. На рассвете армия уже собиралась тронуться в путь, когда батальоны авангарда, уже ушедшие в горы, вернулись и предупредили императора и маршала, что ужасная буря мешает дальнейшему продвижению. Снег ослеплял людей и лошадей. Ветер был такой силы, что снес нескольких человек в пропасть. Любого другого это сообщение остановило бы. Но Наполеон любой ценой хотел встретиться с англичанами. Он поговорил с солдатами и приказал им держать друг друга под руки, чтобы их не унесло ветром. Кавалерия должна была спешиться и идти в таком же порядке. Чтобы подать пример, император разбил штаб на группы, встал между Ланном и Дюро-ком, а мы встали рядом, сцепив руки. Затем Наполеон сам подал сигнал, и колонна двинулась вперед и поднялась на гору, несмотря на ветер, который толкал нас назад, бил в лицо, а гололед заставлял спотыкаться на каждом шагу. Все эти четыре убийственных часа, которые длился подъем, я ужасно страдал.

На середине подъема маршалы и генералы, у которых на ногах были ботфорты для верховой езды, не могли, идти дальше. Наполеон сел верхом на пушку, маршалы и генералы поступили так же. Мы продолжали путь таким странным образом и наконец достигли монастыря на вершине горы. Император остановился там, чтобы собрать армию. Нашлись вино и дрова, которые отдали солдатам. Холод был ужасный, все дрожали. Через несколько часов снова пустились в путь. Спуск был тоже очень трудным, но все же не таким, как подъем. К ночи мы спустились на небольшую равнину, где находился большой поселок Сен-Рафа-эль и несколько деревень, в которых мы нашли продовольствие, вино и кров. Моя рана, которая начала уже затягиваться при отъезде из Мадрида, снова открылась. Тюрбан прикрывал мне голову только сверху, снег попадал на шею и затылок, таял и стекал по телу. Я был весь мокрый, а наши экипажи еще не пришли. Я провел жестокую ночь.

В следующие дни армия продолжала марш на Эспинар, Вильякастин, Аревало и Медина-дель-Кампо. Чем дальше мы отходили от Гвадаррамы, тем становилось теплее. Вскоре изморозь сменилась дождями, дороги превратились в грязное месиво. Реку Дуэро мы перешли в Тордесилья-се, где увидели наконец отставших солдат английской армии, которая бежала при нашем приближении к порту Ла-Корунья. Император хотел догнать ее, прежде чем она успеет сесть на корабли. Он подгонял войска, заставляя их делать 10—12 лье в день, несмотря на плохую погоду и ужасные дороги. Эта поспешность привела к поражению, которое для Наполеона было тем более чувствительным, что испытала его одна из частей его гвардии. Вот как это произошло.

Армия ночевала в Вильяпандо, когда император, в ярости, что ему все время приходится гнаться за англичанами, узнал, что их арьергард находится в нескольких лье от нас в городе Бенавенте, за небольшой речкой Эслой. На рассвете он отправил туда мамлюков и гвардейских егерей впереди пехотной колонны. Командовал войском генерал Ле-февр-Денуэтт, очень храбрый, но и очень неосторожный офицер. Этот генерал пришел со своей кавалерией на берег Эслы перед Бенавенте, расположенном в полулье за рекой. Не обнаружив врага, он решил выслать разведку в город. Это было вполне по-военному, но для разведки достаточно одного взвода, так как двадцать пять человек видят так же далеко, как две тысячи, а если попадут в засаду, то, по крайней мере, будет меньше потерь. Генерал Денуэтт должен был дождаться пехоты, прежде чем легкомысленно отправляться за Эслу. Однако, не слушая никаких замечаний, он переправил вброд весь полк конных егерей, направился к городу и послал мамлюков осмотреть его. Те не нашли ни одного жителя — верный признак, что неприятель готовит засаду. Французский генерал должен был хотя бы из осторожности отступить, потому что с такими силами нельзя сражаться с многочисленным неприятельским арьергардом. Вместо этого Денуэтт продвинулся дальше вперед. И когда он проезжал по городу, его внезапно окружили 4 или 5 тысяч английских кавалеристов. Скрыв свое передвижение за домами окраинных кварталов, они вдруг обрушились на егерей Императорской гвардии. Егеря, стремясь выйти из города, защищались так мужественно, что прорвались через англичан и перешли реку без больших потерь. Полк прибыл на левый берег, перестроился... Только тогда было замечено отсутствие генерала Денуэтта. Прибывший английский парламентер вскоре сообщил, что под генералом убили лошадь, а самого генерала захватили в плен...

В это время прибыл император. Можете представить себе его гнев, когда он узнал, что не только его любимый полк потерпел поражение, но что его командир остался в руках англичан! Хотя Наполеон был крайне недоволен неосторожностью Л ефевра-Денуэтта, он предложил все же обменять его на офицера такого же звания, находящегося в плену во Франции. Но генералу Муру слишком хотелось предъявить английскому народу одного из полководцев Императорской гвардии, попавшего к нему в плен, и он не согласился на обмен. К генералу Денуэтту отнеслись с большим почтением, но отправили в Лондон как трофей, что еще больше разгневало Наполеона.

Несмотря на небольшой успех, достигнутый в стычке с конными егерями Императорской гвардии, англичане продолжали отходить. Мы перешли Эслу и заняли Бенавенте. От этого города до Асторги расстояние по меньшей мере 15—16 лье, и надо переходить множество речек. Но императору настолько не терпелось догнать неприятеля, что он захотел, чтобы его армия проделала этот путь за один день, хотя дни тогда были очень короткими, было 31 декабря. Мне редко приходилось совершать такие тяжелые переходы. Ледяной дождь пробивал одежду лошади и люди вязли в болотистой земле. Мы продвигались с большим трудом, а так как англичане разрушили все мосты, то нашим пехотинцам пришлось пять или шесть раз раздеваться, класть оружие и вещи на голову голыми входить в ледяную воду речек, через которые надо было переправляться.