Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки

Вместе с тем важно подчеркнуть, что концептуальная составляющая социально-этической сущности mens rea, будучи неизменно на протяжении столетий заключена в понятии морально упречного настроя ума человека, не исчезла полностью из теории mens rea. Наиболее принципиально высказался в этом плане Оливер У. Холмс-мл., когда, предваряя свой психологический анализ субъективной составляющей преступления, он следующим образом отразил данное положение: «Ни в коем случае нет намерения отказаться от того положения, что уголовная ответственность… основывается на упречности. Такое отрицание потрясло бы моральные чувства любого цивилизованного сообщества; или, говоря иначе, право, которое наказывало бы поведение, которое не было бы упречным в глазах среднего члена сообщества, было бы слишком жестоким, чтобы поддерживаться таким сообществом». [638] Моральная упречность, будучи всего лишь оттеснена на второй план и прекратив быть ведущей доминантой в констатации наличия или отсутствия mens rea, не перестала оказывать определяющее воздействие на теорию mens rea в преломлении её прикладных аспектов, таких как юридическая ошибка, тяжкое убийство по правилу о фелонии, материально-правовые средства доказывания mens rea и ряд иных. Последние, будучи рационализированы с помощью понятийного аппарата mens rea формально-юридически более обоснованно, чем то имело место ранее, продолжали покоиться в своей основе на тезисе о моральной упречности настроя ума деятеля.

638

Holmes, Jr., О. И/. The Common Law. Р. 50. В этой своей работе Оливер У. Холмс-мл. первым среди американских правоведов попытался, придерживаясь подхода от-преступления-к-преступлению, проанализировать mens rea в психологических терминах, сведя её к понятиям намерения, знания, неосторожности и небрежности (см.: Ibid. Р. 39–76 etcet).

Кроме того, инерция более ранней концепции mens mala с её акцентом на моральной упречности как предопределяющем моменте в установлении mens rea даёт о себе знать и в рассматриваемую эпоху. Именно этой инерции можно отчасти приписать подход от-преступления-к-преступлению, в котором понятия из области mens rea, наполненные истинно психологическим содержанием, не могли всё ещё окончательно избавиться от морально-оценочных характеристик, либо заключённых в их названии, либо отражённых в их частичном непсихологическом определении.

Итак, теория mens rea в эру стабильности, охватывающую конец XIX – первую половину XX вв., может быть охарактеризована как концепция mentes reae. В целом основывающаяся на принципе mens rea, она вместе с тем допускает существование преступлений строгой ответственности. Что же до преступлений, включающих mens rea в качестве составного элемента, то в концепции mentes reae они рассматриваются как обладающие каждое собственной уникальной mens rea, сводящейся к тому или иному проявлению психической деятельности человека и покоящейся в основе своей на моральной упречности ума деятеля. Наиболее рельефно изложенные тезисы проявляются при рассмотрении концепции mentes reae в её практическом преломлении, чему посвящён следующий параграф.

§ 2. Концепция mentes reae в практическом преломлении

Основными следствиями концепции mens mala для ряда институтов материального уголовного права являлось, во-первых, их сущностное обоснование, базировавшееся на общем положении о моральной упречности настроя ума деятеля, т. е. на концептуальной характеристике социально-этической сущности mens rea, и, во-вторых, покоившаяся на понятийном аппарате mens rea их формально-юридическая рационализация. При этом необходимое и достаточное положение о моральной упречности настроя ума деятеля, отражённое в сравнительно неуглублённых и носивших отчасти фикционный характер формально-юридических построениях, являлось фундаментом и учения о юридической ошибке, и доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии, и института материальноправовых презумпций mens rea.

Естественно, что с разработкой концепции mentes reae старые подходы претерпели вызванные её появлением определённые изменения.

1. Юридическая ошибка

Постулат о нерелевантности юридической ошибки, выдвинутый доктриной уголовного права и оформленный в максиму ignorantia iuris, сохраняется в конце XIX – первой половине XX вв. как в теории [639] , так и на практике [640] .

639

См., напр.: Holmes, Jr., O.W. Op. cit. P. 47–49; Clark, Jr, W.L. Op. cit. P. 87–90; Burdick W.L. Op. cit. P. 127, 235–237; Hall J. General Principles… P. 343 et sec/.; Perkins R.M. Criminal Law. P. 806 et seq.

640

См., напр.: «… Незнание права не будет обстоятельством, исключающим виновность», Shevlin-Carpenter Со. v. Minnesota, 218 U.S. 57, 68 (1910); State v. O’Neil, 147 Iowa 513, 519 (1910) («тому, кто обязан подчиняться праву, не должно быть позволено говорить, что он не знал о нём»); Needham v. State, 55 Okla. Crim. 430, 434 (1934) («каждое лицо, обвинённое в правонарушении, должно знать, что есть право, и действует оно на свой собственный риск»); «Норма о том, что «незнание права не извиняет»… серьёзна в нашем праве», Lambert v. California, 355 U.S. 225, 228 (1957).

Вместе с тем, оставаясь общим принципом, он подвергается в это время заметной теоретической переработке, связанной с видоизменением его формально-юридического обоснования.

В предшествующую рассматриваемой эпоху последнее в целом покоилось на презумпции всеобщего знания уголовного законодательства, базировавшейся, в свою очередь, на допущении, по которому представление о непреступном-преступном неразрывно связано с пониманием добра-зла и настолько неотделимо от последнего, что его не может не быть. Тем самым изначальная моральная упречность поступка обосновывала в конечном счёте посредством указанной презумпции нерелевантность error juris.

Эти теоретические построения были верны во время их создания в приложении к преступлениям mala in se, из которых в подавляющей своей массе состояло на тот момент уголовное право. К концу XIX в. ситуация изменилась, поставив под сомнение тезис о презумпции всеобщего знания уголовных законов. Широким использованием уголовно-правовых средств в борьбе с нарушениями законодательства в экономической и управленческой сферах американским правотворцами был создан объёмный массив преступлений mala prohibita, охвативший в определённой своей части такое поведение, которое в силу его внутренней природы уже не было связано с изначальной моральной упречностью и которое могло считаться морально порицаемым лишь по установлении сознательного нарушения лицом известного ему правового запрета. Уголовное право многократно увеличилось в объёме, а его истолкование и правильное применение стало сложной задачей даже для юристов, [641] не говоря уже об обывателях, не знакомых и не могущих ознакомиться со всем затрагивающим их жизнь и деятельность законодательным массивом.

641

Так, ср. ироничное высказывание вполне в духе рассматриваемого времени: «Хотя апокрифическая максима в том смысле, что «каждый презюмируется знающим закон», является популярной, никто не безрассуден настолько, чтобы применять её к юристу» (см.: Isaacs N. Liability of the Lawyer for Bad Advice I I California Law Review. Berkeley (Cal.), 1935. Vol. 24, № 1. P. 39).

Как следствие, презумпция всеобщего знания законодательства в первой половине XX в. теоретически серьёзно пошатнулась, поскольку, будучи сформулирована на безусловно верном допущении известности конечного числа моральных предписаний, лежащих в основе всего уголовного права, она потеряла свой базис с вторжением последнего в область изначально морально нейтрального поведения [642] .

Ей на смену пришёл ряд концепций, попытавшихся по-иному обосновать нерелевантность юридической ошибки применительно к преступлениям, не являющимся априорно морально порицаемыми деяниями.

642

Однако на практике суды продолжали её придерживаться (см., напр.: Weeks V. State, 24 Ala. App. 198, 199 (1931) («каждое лицо презюмируется знающим право»)).

При этом рассматриваемая презумпция часто формулировалась как обязательная окончательная (или неопровержимая) (см., напр.: Commonwealth v. Jellico Coal Со., 96 Ky. (14 Hines) 373, 375 (1895) («в реальности, это не столь фактическая презумпция, сколь неопровержимый вывод или правовая презумпция»); Pisar v. State, 56 Neb. (3 °Campb.) 455, 458 (1898) (обвиняемый «неопровержимо презюмируется знающим закон…»); State v. Woods, 107 Vt. 354, 356 (1935) («каждый неопровержимо презюмируется знающим право»)), однако в теории подобный подход к юридическому характеру её встречал уже всё большую критику (см., напр.: Perkins R.M. Criminal Law. Р. 808–809; Barnes Н. Op. cit. P. 233–234).

Ср. также одно из известнейших английских суждений относительно данной презумпции: «В нашей стране (т. е. в Англии. – Г.Е.) нет презумпции, что каждый человек знает право: это противоречило бы здравому смыслу и фактам, если бы это было так», Martindale v. Faulkner, 2 С.В. 706, 719, 135 Eng. Rep. 1124, 1129 (С.В. 1846) (per Maule, J.).

Из них первой следует упомянуть ставшую широко известной на американской почве точку зрения видного английского правоведа Джона Остина. Согласно его позиции, нерелевантность error juris как абсолютно необходимой нормы покоится не на якобы существующей возможной познаваемости права, [643] а исключительно на практических соображениях, заключающихся в нереальности получить в судебном процессе сколь-нибудь достоверное знание о подлинной осведомлённости или неосведомлённости лица относительно уголовно-правовых предписаний. Раскрывая свою мысль, Джон Остин указывал, что «была ли сторона в реальности неосведомлена о законе и была ли настолько неосведомлена о законе, что не имела предположения о его положениях, едва ли может быть определено какими-либо доказательствами, доступными другим». [644] Как следствие, «если бы незнание права было допущено как основание к оправданию, то суды оказались бы вовлечены в вопросы, которые едва ли было бы возможно разрешить и которые сделали бы впоследствии отправление правосудия невозможным». [645]

643

Ср.: «Что право могло бы быть познаваемо всеми теми, кто обязан соблю

дать его предписания, или что право должно бы быть познаваемо всеми теми, кто обязан соблюдать его предписания, – «finitum et posit esse et debeat», – является, я склонен полагать, истинным. Но что какая-либо реальная система является настолько познаваемой или что какая-либо реальная система когда-либо была настолько познаваемой, есть столь общеизвестно и столь нелепо ложно, что я не буду занимать ваше время доказыванием противоположного» (см.: Austin J. Lectures on

Jurisprudence, or, The Philosophy of Positive Law. 5^th ed., revised and edited by Robert Campbell. Volume I. L.: J. Murray, 1911. P. 481–482).

644

Ibid. P. 482–483.

645

Ibid. P. 482.

Ср. также отражение схожих соображений в судебной практике на родине Джона Остина: «Каждый человек должен рассматриваться как знающий закон; иначе невозможно сказать, до какой степени может выдвигаться извинительное незнание. Оно бы отстаивалось в почти каждом случае», Bilbie v. Lumley, 2 East 469, 472, 102 Eng. Rep. 448, 449–450 (K.B. 1802) (per Lord Ellenborough, J.).

Кроме того, по мнению Джона Остина, даже если вопрос об известности закона и был разрешим в судебном процессе, то неосуществимым бы являлся второй шаг в таковом анализе, т. е. было бы невозможно определить, проявил ли обвиняемый небрежность в своей неосведомлённости о правовых предписаниях, поскольку это обязывало бы суд «распутать его прежнюю историю и изучить всю его жизнь» для вынесения справедливого решения. [646] Знал ли Джон Остин либо же нет, но за более чем двести лет до него схожие соображения высказывались английским историком и правоведом Джоном Селденом (1584–1654 гг.). В одной из своих работ, впервые опубликованной, правда, только в 1689 г., последний, обсуждая вопрос об error juris, отмечал следующее: «Незнание закона не извиняет человека; не потому что все люди знают закон, но потому что такое извинение каждый человек выдвигал бы в суде, и никто не мог бы сказать, как изобличить его (курсив мой. – Г.Е.)». [647]

646

Ibid. Р. 483.

647

Цит. по: Davies S.L. Op. cit. Р. 342.

Оценивая остиновский довод о процессуальной сложности доказывания реального незнания права, его едва ли можно счесть убедительным, на что обращалось внимание в литературе. [648] Спорный сам по себе в плане соответствия наличным возможностям судебного процесса, он выглядит ещё более дефектным с позиций абстрактных правовых принципов, по которым если «правосудие требует доказывания факта, то трудность, возникающая при этом, не является основанием для отказа от такой попытки», [649] а интересы индивида в уголовно-правовой сфере не должны приноситься в жертву интересам сообщества без достаточных на то оснований, каковых, соответственно, нет и не может быть в данной ситуации, связанной с решением центрального вопроса о реальной личной виновности человека в субъективном плане.

648

См., напр.: Ryu Р.К., Silving Н. Op. cit. Р. 470–471.

Но ср.: «Остин определённо поставил вопросы, которые заслуживают серьёзного рассмотрения… Следует заключить, что, по крайней мере, как практический момент, Остин основывался на твёрдом основании», и его «теория заслуживает большего внимания, чем она получила» (см.: Hall J. General Principles… Р. 347, 349–350). Тем самым Джером Холл отмечает, что определённый смысл в остиновских сомнениях относительно возможности в судебном процессе установить вопрос знания или незнания обвиняемого наличествует; вместе с тем, им же указывается и на то, что Джон Остин не достигнул сердцевины проблемы в формулировании основания максимы (см.: Ibid. Р. 346–351).

649

⁶“ Holmes, Jr., O.W. The Common Law. P. 48.