Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки

Итак, можно констатировать, что и учение о юридической ошибке, и доктрина тяжкого убийства по правилу о фелонии, и институт материально-правовых средств в доказывании mens rea подтверждают выдвинутый тезис о характере концептуальных основ теории mens rea в американском уголовном праве рассматриваемого периода.

Окончательный вывод, в свою очередь, заключается в том, что теория mens rea в американской доктрине уголовного права конца XVIII – конца XIX вв. не претерпевает в своей концептуальной сущности изменений по сравнению с английской уголовно-правовой доктриной XVII – третьей четверти XVIII вв. При этом постепенное развитие собственно американского права и глубинные изменения, происходящие в нём, в соединении с постоянно прирастающим массивом судебной практики создают условия для закладки на прецедентном уровне фундамента дальнейшего развития теории mens rea, что составляет предмет рассмотрения следующей главы.

Глава IV Теория mens rea в конце XIX – первой половине XX вв.

§ 1. Концепция mentes reae

Конец XIX в. в Соединённых Штатах характеризуется глубинными изменениями в концептуальных основах уголовного права, которые были вызваны следующими обстоятельствами.

Бурный экономический рост после Гражданской войны и развитие новых видов промышленной деятельности привели общество к пониманию того, что отныне причинение вреда личности и имуществу возможно не только «традиционными» злодеяниями, такими, как убийство, изнасилование, поджог или грабёж, но и часто связанными с преступной небрежностью, авариями на производстве либо ненадлежащей предпринимательской деятельностью. Ущерб же в последних случаях, в свою очередь, мог быть более опасен, если его сравнивать с проистекающим из преступлений, с которыми до этого сталкивался социум. Как ещё одно из своих последствий, экономическое развитие также породило совершенно новые угрозы, которые заключались не столько в привычной непосредственной опасности для жизни, здоровья и собственности, сколько в более неосязаемом для отдельного индивида, но гораздо более грозном для благосостояния сообщества в целом вреде, проистекающем из нарушений налогового, банковского, контрактного и антитрестовского законодательства. Так создаются предпосылки для быстрого развития корпуса преступлений mala prohibita, предназначенных защитить социум не от нанесения ему наличного, осязаемого ущерба, но, скорее, от поставления в опасность более значимых социальных ценностей.

При этом многие из них, в отличие от преступлений mala in se, сводящихся к причинению вреда, который очевидно недопустим и неприемлем, и потому заслуживающих отрицательной этикосоциальной оценки в целом, обусловливающей порицаемость настроя ума деятеля в частности, не обладают такими характеристиками, будучи морально осуждаемы лишь постольку, поскольку они уголовно наказуемы.

Всё это, в свою очередь, непосредственно воздействует на концептуальные основы и направленность американского уголовного права: вместо обуздания аморальности и наказания-возмездия моральной злобности его доминирующей целью с конца XIX в. становится защита личности и общественных интересов, предупреждение преступлений, а также исправление правонарушителей. [586]

586

Так, ср.: «Возмездие более не является доминирующей целью уголовного права. Исправление и реабилитация правонарушителей стали важными целями уголовной юриспруденции», Williams v. New York, 337 U.S. 241,248 (1949).

См. также: Holmes, Jr., O.W. The Common Law. P. 39–51; Sayre F.B. Mens Rea. P. 1017–1018.

В течение всего рассматриваемого промежутка времени уголовное законодательство Соединённых Штатов также претерпевает значимые изменения с формальной стороны. Во-первых, всё большее число штатов кодифицирует (используя данный термин в том условном понимании, что было раскрыто в предшествующем параграфе) своё уголовное право, придавая нормам общего права, развитым накопившимися за более чем столетия прецедентами, черты статутной определённости. Во-вторых, новые криминализируемые деяния отражаются исключительно (в отличие от современной рассматриваемому периоду английской практики [587] ) в законодательных актах, массив которых возрастает из года в год, оставаясь преимущественно не подвергаемым кодификации. Как следствие, американское уголовное право к середине XX в. приобретает вид достаточно хаотичного нагромождения разновременного статутного законодательства, вращающегося вокруг весьма условно называемого таковым «уголовного кодекса».

587

Право объявлять определённые деяния, опасные для общества, преступными, принадлежавшее изначально Суду Звёздной палаты, перешло с её упразднением к Суду королевской скамьи, провозгласившему себя custos тогит (см.: Rex v. Sidley, 1 Sid. 168, 82 Eng. Rep. 1036 (K.B. 1663) (появление обнажённым в публичном месте является мисдиминором); ср. также: Rex v. Curl, 2 Stra. 788, 93 Eng. Rep. 849 (K.B. 1727) (опубликование неприличной клеветы наносит ущерб подданным короля, так что объявление такого действия преступным соответствует роли суда как custos тогит)). Тем не менее, к концу XIX в. оно практически перестало считаться действующей прерогативой судов.

Однако в 1933 г. Уголовно-апелляционный суд счёл возможным воспользоваться своим почти забытым полномочием и объявил уголовно противоправным деянием ложное сообщение полиции о преступлении (см.: Rex v. Manley, [1933] 1 K.B. 529). И хотя это решение подверглось теоретической критике (см., напр.: Грюнхут М. Указ, соч. С. 247; Recent Cases, Criminal Law– Jurisdiction– An Agreement To Commit a Crime in Another Country Is Not an Indictable Conspiracy. Board of Trade v. Queen (H.L. 1957) // Harvard Law Review. Cambridge (Mass.), 1957. Voi.71, № 2. P. 373–374] Prevezer S. Notes of Cases, Conspiracy and Public Mischief// The Modern Law Review. L., 1954. Vol. 17, № 1. P. 72–74), вопрос о правотворческой роли судов вновь обострился.

В 1961 г. Палата Лордов в аналогичной манере расширила область преступного поведения, объявив уголовно наказуемым сговор о нарушении публичных нравов и обосновав это тем, «что у судов остаётся остаточное полномочие воплощать в жизнь высшую и основную цель права – т. е. сохранять не только безопасность и порядок, но также и моральное благополучие государства…», Shaw v. Director of Public Prosecutions, [1962] A.C. 220, 267 (per Viscount Simonds, J.). Волна критицизма поднялась и по вынесении этого решения (см., напр.: Recent Cases, Criminal Law– In General – Courts Have Power as Custodes Morum To Punish Conspiracy To Do Acts Newly Defined as Corruptive of Public Morals. Shaw v. Director of Public Prosecutions (H.L. 1961) // Harvard Law Review. Cambridge (Mass.), 1962. Vol. 75, № 8. P. 1652–1655; Goodhart A.L. The Shaw Case: The Law and Public Morals // The Law Quarterly Review. L., 1961. Vol. 77, № 308. P. 563–564, 566–567).

В итоге в 1975 г. Палата Лордов совершенно определённо заявила, «что сегодня суды не вправе как создавать новые правонарушения, так и расширять существующие правонарушения таким образом, чтобы делать наказуемым поведение, которое до того не подвергалось наказанию», Withers v. Director of Public Prosecutions, [1975] A.C. 842, 863 (per Lord Simon of Glaisdale, J.).

См. подр.: Pradel J. Op. cit. P. 91–92; Шульженко Н.А. Указ. дисс. С. 50–53, 58–59; Smith A.T.H. Judicial Law Making in the Criminal Law // The Law Quarterly Review. L., 1984. Vol. 100, № 1. P. 54–56, 67–76.

На фоне отмеченных процессов и отчасти вызванное ими, в Соединённых Штатах конца XIX в. наблюдается бурное по сравнению с предшествующей эпохой развитие правовой теории и, в частности, уголовно-правовой доктрины. Способствует этому укрепление общенациональных правовых школ, становящихся центрами теоретической правовой мысли и аккумулирующих изыскания, основывающиеся на фундаментальном единстве американского права, в свете чего куда как менее значимы расхождения в законодательстве и судебной практике отдельных штатов. Начинают выходить имеющие общеамериканский охват журналы, не привязанные в изложении и истолковании права к месту своего издания: в 1887 г. появляется Гарвардское обозрение права (Harvard Law Review), в 1891 г. – Йельский журнал права (The Yale Law Journal), в 1901 г. – Колумбийское обозрение права (Columbia Law Review). Так возникает основа для создания единой теории, связанной не столько с уголовным законодательством конкретных штатов, сколько с лежащими в его основе и являющимися общими для всей страны правовыми идеями.

Как следствие, не только опираясь, но и будучи обусловлена уголовно-правовой системой в её новом концептуальном обличье, наука конца XIX– начала XX вв. создаёт собственно американскую по содержанию доктрину уголовного права, одной из составляющих частей которой становится теория mens rea, которую на данном этапе её развития можно назвать концепцией ment es reae. [588]

Приступая к освещению последней, следует прежде всего обратиться к действию принципа mens rea в рассматриваемое время, а его правильное понимание, в свою очередь, предопределяется необходимостью корректной оценки специфического института уголовного права стран семьи общего права, получившего весьма широкое распространение в американской практике: института преступлений так называемой «строгой ответственности» (strict liability). [589]

588

Привнесение в научный оборот данного термина следует приписать одному из основоположников указанного теоретического направления в развитии учения о mens rea, Францису Б. Сэйру.

589

Достаточно тесно в странах семьи общего права со строгой ответственностью связан институт так называемой «субститутивной» или «замещающей ответственности» (vicarious liability), охватывающий случаи ответственности работодателя за действия его работников. Тем не менее, несмотря на отмеченную взаимосвязь двух институтов, подробное рассмотрение последнего находится за рамками настоящего исследования.

См. подр. доктрину различных стран семьи общего права: Dine J., Gobert J. Op. cit. P. 101–104; Pradel J. Op. cit. P. 272–274; Cremona M. Op. cit. P. 62–64; La Fave W.R., Scott, Jr., A.W. Op. cit. P. 250–256; Tremeear’s Annotated Criminal Code. P. 25–28; Koзочкин И.Д. Строгая ответственность в уголовном праве Англии и США // Известия высших учебных заведений. Правоведение. СПб., 2000. № 1. С. 148–149.

На протяжении нескольких столетий в представлениях уголовно-правовой доктрины «преступление против человеческих законов» с необходимостью предполагало, «во-первых, злобное намерение и, во-вторых, неправомерное деяние, являющееся результатом такового злобного намерения». [590] В этой формуле, которая также с полным правом может быть отображена в виде максимы actus non facit reum nisi mens sit rea, заключён, в свою очередь, принцип mens rea в классическом виде, в силу коего для констатации преступления требуется доказать не просто совершение деяния, внешне совпадающего с объективными признаками деяния, запрещённого уголовным законом, но и наличие внутренней, субъективной составляющей, сводящейся к морально упречному настрою ума деятеля.

590

Blackstone W. Commentaries… Volume IV. Р. 21.

С середины XIX в. принцип mens rea в таком его понимании стал ограничиваться вследствие появления преступлений, для осуждения за которые сначала судебная практика, а впоследствии и уголовное законодательство более не требовали обязательного установления mens rea и которые со временем стали именоваться «преступления строгой ответственности». Согласно изящному своей краткостью и точностью определению, данному Джеромом Холлом, «строгая ответственность предполагает легальную ответственность вопреки отсутствию mens rea». [591]

591

Hall J. General Principles… Р. 280. См. также: Michaels А.С. Constitutional Innocence И Harvard Law Review. Cambridge (Mass.), 1999. Vol. 112, № 4. P. 830–831 n. 11, 838–840; Simons K.W. When is Strict Liability Just? // Journal of Criminal Law & Criminology. Baltimore (Md.), 1997. Vol. 87, № 4. P. 1079–1080.

Cp., напр., также: «Уголовная ответственность в отсутствие намерения, веры, неосторожности либо небрежности обычно именуется строгой или абсолютной ответственностью», Commonwealth v. Samuels, 566 Ра. 109, 2001 Ра. LEXIS 1854, *10 (2001) (Saylor, J., cone. op.).

Иной вариант в понимании строгой ответственности заключается в определении её посредством использования терминологии неопровержимой презумпции. Согласно данному подходу, относительно человека, совершившего запрещённое деяние, «закон презюмирует некоторый уровень виновного намерения, оправдывающий наказание» (см.: Levenson L.L. Good Faith Defenses: Reshaping Strict Liability Crimes 11 Cornell Law Review. Ithaca (N.Y.), 1993. Vol. 78, № 3. P. 404; а также: Ibid. P. 417–418; cp. также сравнительно-правовой анализ строгой ответственности у Жана Праделя под заглавием «презюмируемая вина» (la faute presumed) (см.: Pradel J. Op. cit. P. 265–270)).

Всё же такое презумпционное истолкование строгой ответственности в настоящее время спорно ввиду, во-первых, общей нерасположенности Верховного Суда Соединённых Штатов к трактовке вопросов mens rea на языке неопровержимой презумпции (см. далее, § 1 главы VI) и, во-вторых, в силу сомнительной истинности последней в значительном числе случаев. Так что более приемлемым видится определение строгой ответственности, данное Джеромом Холлом.

Истоки современной концепции строгой ответственности [592] лежат в развитии уголовного права середины XIX в. Появление данного института произошло практически одновременно и в Англии, и Соединённых Штатах: чуть ранее, в 1846 г., – на родине общего права [593] и чуть позднее, в 1849 г., – по другую сторону Атлантики. [594] Однако при этом, как справедливо отмечает Францис Б. Сэйр, «американское движение… было инициировано совершенно независимо от английских решений». [595]

592

Понятие «строгой ответственности» иногда используется применительно к англосаксонскому уголовному праву, в котором субъективная составляющая содеянного не имела юридического значения (ср.: Winfield Р.Н. The Myth of Absolute Liability. P. 37–38, 51). Следует оговориться, что далее данный термин будет использоваться лишь соотносительно суголовным правом XIX–XXI вв.

Стоить отметить, что преступлениями строгой ответственности в современной трактовке этой концепции являются так называемые «моральные преступления» (к примеру, бигамия, супружеская измена), в которых, как правило, считаются не имеющими юридического значения ошибочные заблуждения виновного лица относительно семейного статуса противоположной стороны отношений. Иными словами, через нерелевантность фактической ошибки законодательство в таких случаях в строго уголовно-правовом смысле (не касаясь ряда процессуальных вопросов, связанных с бременем доказывания) исключает mens rea относительно одного из объективных элементов преступления, т. е. устанавливает строгую ответственность (см., напр.: Commonwealth v. Elwell, 43 Mass. (2 Met.) 190 (1840) (лицо виновно в супружеской измене, хотя бы оно и могло разумно полагать, что женщина, являющаяся его любовницей, не замужем); Commonwealth v. Mash, 48 Mass. (7 Met.) 472 (1844) (добросовестная вера в смерть исчезнувшего первого мужа не исключает осуждения за бигамию)).

Под этим углом зрения зарождение концепции строгой ответственности можно соотнести с ещё более ранним периодом, а если присовокупить сюда тяжкое убийство по правилу о фелонии, являющееся не менее классическим примером строгой ответственности в аспекте нерелевантности mens rea относительно причинения смерти, то тогда вообще c XVI–XVIl вв. (см. подр.: Kelman М. Strict Liability: An Unorthodox View // Encyclopedia of Crime and Justice / Sanford H. Kadish, editor in chief. Vol. 1–4. Vol. 1. N.Y.: The Free Press A Division of Macmillan, Inc., 1983. P. 1513–1514; Michaels A.C. Op. cit. P. 838–840). Тем не менее, спор о датах представляется в данном случае излишним, поскольку, во-первых, указанные прецеденты основываются на сравнительно неразвитой по сравнению с современностью теорией mens rea и, во-вторых, традиционно рождение строгой ответственности связывается именно с промышленной революцией XIX в.

593

См. подр.: Hall J. General Principles… Р. 281–286; Кенни К. Указ. соч. С. 41–51; Jackson R.M. Absolute Prohibition in Statutory Offences // The Modem Approach to Criminal Law / Collected Essays by D. Seaborne Davies, R.M. Jackson, C.S. Kenny, & c.; Preface by P.H. Winfield. (English Studies in Criminal Science / Edited by L. Radzinowicz and J.W.C. Turner. Volume IV). L.: MacMillan and Co., Ltd., 1945. P. 262–272; Sayre F.B. Public Welfare Offenses // Columbia Law Review. N.Y., 1933. Vol. 33, № 1. P. 56–62; Козочкин И.Д. Строгая ответственность… С. 137–138.

594

См. подр.: Hall J. General Principles… P. 281–286; Sayre F.B. Public Welfare Offenses. P. 62–67.

595

Sayre F.B. Public Welfare Offenses. P. 62.

Первым английским прецедентом, наметившим последующий путь развития, [596] стало решение 1846 г. [597] В деле, по которому оно было вынесено, лицо обвинялось в хранении поддельного табака, о каковом свойстве его оно не знало. Поддерживая возможность осуждения в данной ситуации вопреки отсутствию знания о качестве табака, судьи сочли, что, во-первых, обвиняемый «преднамеренно не повиновался акту парламента, если… не приложил надлежащих стараний к исследованию продукта…», [598] и, во-вторых, хотя «совершенно справедливо то, что… невиновный человек может пострадать вследствие отсутствия у него внимательности при проверке табака, полученного им…, но общественное неудобство было бы намного больше, если в каждом случае представители власти были бы обязаны доказать знание. Они были бы весьма редко в состоянии сделать это». [599] Через двадцать лет после данного весьма туманного решения, где, с одной стороны, констатируется преднамеренность, а, с другой, содержится ссылка на возможность осуждения невиновного лица за отсутствие у него должной внимательности, выносится другое, которое с определённостью продолжило линию в направлении развития преступлений строгой ответственности. [600] Согласно его фактам, обвиняемый, будучи старше восьмидесяти лет и давно отошедший от дел, являлся собственником сланцевого карьера; его рабочий, о чём он не знал и чего не разрешал, свалил в соседнюю реку пустую породу, загрязнив тем самым её; по законодательству содеянное образовывало ньюснс. В подтверждение осуждения за ньюснс суд указал, что процесс, будучи уголовным по форме, по содержанию является гражданско-правовым и, как следствие, в нем не требуется доказывать mens rea обвиняемого. [601]

596

До того случаи осуждения за преступления без доказывания mens rea были весьма редки и ограничивались исключительно незначительными мисдиминорами в основном из области, охватываемой понятием «ньюснса» (nuisance) (или, используя достаточно условный перевод, «нарушения общественного порядка»); при этом в тех же самых преступлениях, которые в будущем стали рассматриваться как преступления строгой ответственности, до второй половины XIX в. почти единообразно судебной практикой требовалось наличие mens rea.

597

⁹⁷ См.: Regina v. Woodrow, 15 М. & W. 404, 153 Eng. Rep. 907 (Exch. 1846).

598

Ibid, at p. 412–413, 153 Eng. Rep. at p. 911 (per Pollock, C.B.).

599

Ibid, at p. 417, 153 Eng. Rep. at p. 913 (per Parke, B.).

600

См.: Regina v. Stephens, (1866) L.R. 1 Q.B. 702.

601

См.: Ibid, at р. 708–710 (perMellor, J.).

Первым прецедентом уже на американской почве, положившим начало строгой ответственности, стало решение, вынесенное в 1849 г. Верховным Судом Коннектикута, согласно которому продажа спиртного хроническому алкоголику образует соответствующее преступление, наказуемое штрафом в десять долларов, независимо от того, знал ли либо же нет продавец о том, кем является покупатель. [602] В течение следующих нескольких лет появляется ряд решений судов разных штатов, которыми признаётся допустимым наложение уголовно-правовых санкций при отсутствии субъективной составляющей деяния как обязательно-конструктивного признака соответствующих преступлений. [603]

602

См.: Barnes v. State, 19 Conn. 398 (1849).

603

См., напр.: State v. Presnell, 34 N.C. 103, 106 (1851) (продажа спиртного рабу образует преступление, даже если продавец обоснованно верил, что раб покупает спиртное по приказанию хозяина для него, поскольку «деяние направлено против благосостояния, и в силу буквы закона оно может стать невиновным только по доказывании фактов, которые по закону оправдывают его, но не по доказывании просто вероятности ошибочной веры стороны в существование таких фактов»); State v. Baltimore and Susqu. Steam Co., 13 Md. (11 Mill.) 181, 187 (1857) (перевозчик ответствен за перевозку раба в отсутствие письменного согласия собственника, хотя бы он не знал о том, что перевозимое лицо является рабом; такой подход может повлечь несправедливость в ряде случаев, однако негативные последствия для общества будут значительно серьёзнее, если требовать в каждом деле доказательств знания перевозчика о наличии негров на борту, поскольку тем самым право навряд ли предоставит рабовладельцам пригодное средство правовой защиты).

Отметим, что ни в первом коннектикутском решении 1849 г., ни в северокаро-линском 1851 г., ни в мэрилендском 1857 г. нет ссылок на прецеденты в поддержку тезиса о строгой ответственности, и связано это, бесспорно, с новизной формулируемой судами идеи.

Ещё более интересно, что чуть ранее, в 1846 г., в Теннеси было разрешено дело, факты которого идентичны упомянутому мэрилендскому казусу 1857 г. Теннесийский суд решил, что осуждение перевозчика в отсутствие доказательств его знания о рабстве перевозимого им лица «шокировало бы здравый смысл», и указал при этом, что «священный принцип уголовной юриспруденции заключается в том, что намерение совершить преступление является сущностью преступления, и решить, что человек должен быть уголовно ответствен за преступление, о совершении которого он не узнал своевременно, было бы нетерпимой тиранией» (см.: Duncan v. State, 26 Tenn. (7 Humph.) 148, 150 (1846)).