Меня нашли в воронке

Захлебываясь, пили они кислое теплое молоко.

–  Живым - живое!
– Пробормотал старик.
– Живым - живое…

Но, через несколько минут, у обоих начались дикие рези в животе, спазмы один за другим скручивали внутренности. Сначала Захар, потом Виталик упали на пол, корчась в судорогах.

Старик всполошился, подскочил к печи, открыл рогачем заслонку и достал чугунок, кружкой зачерпнул горячей воды и подал им.

От воды слегка полегчало.

–  Полезайте-ка парни на печку. Погреетесь да отоспитесь. А я сейчас прибегу…

–  Ты дед куда?
– насторожился Виталик, пытаясь подсадить Захара, а второй рукой держа винтовку.

–  Ты, сынок, не бойся, не за немцами. Вот тебе крест святой перед иконами!
– И старик перекрестился на лики икон, освещенные маленькой лампадкой.
– За бабкой Меланьей сбегаю, вишь, чего… Подружка она моей покойницы. Надо же, такая постная еда, а беды столько наделала… А винтовку то ты убери от греха.

–  Не дам!
– прищурился Виталик.
– Со мной будет.

–  Ну, с тобой так с тобой!
– согласился дед.
– Я сынки скоро! Спите пока.
– И хлопнул дверью.

–  Жрать хочу!
– простонал Захар и полез с печки обратно.

Виталя хотел его остановить, но полез вслед за ним.

Под полотенцем на столе они обнаружили картофельный теплый суп, хлеб и крупную соль. И, даже не садясь на лавку, сожрали все это богатство.

А потом кое-как забрались обратно. Стало, наконец, хорошо, пахло теплыми кирпичами и хлебом…

Виталик проснулся через час от начинающихся снова резей в животе. Рядом стонал Захар, похоже, от той же причины:

–  Ой, мляаааа! Больно то как!

–  Брюхо растирай!
– сквозь зубы, преодолевая боль, прошипел Виталя.

–  Не помогает…

В этот момент открылась дверь. На пороге стояла маленькая чистенькая старушка. Хозяин дома, из-за ее спины сказал:

–  Вот это и есть, Меланья. Сейчас она вам от живота поможет…

Старушка скинула пальтишко, а дед из-за пазухи достал литровую бутылку молока.

Она накапала в ковшик с парным, как оказалось, молоком какого-то снадобья из пузырька и дала попить сначала одному, потом другому болящим. И тихонечко приговаривала при этом:

–  Пейте, голубы, пейте. От этого снадобья и молочка вам легче станет, уж я то знаю! Дед-то от душевной доброты накормил вас так, старый. Вы уж простите его, хорошо еще, что еда была вся постная, нежирная, а то могло быть и хуже. Бог, вас милые предостерег… А дед, грешный по незнанию это делал! Желудки-то ссохлись от голода, вот и получилось нехорошо… Маленькими глоточками пейте-то, маленькими…

Постепенно боль стала утихать и они снова уснули.

Время от времени бабка Меланья снова их будила и кормила с ложечки вареной свеклой и морковкой.

Утром, когда рассвело, они проснулись. Животы уже не болели, хотя слабость сильная одолевала.

В избе никого не было. Не было рядом и винтовки…

Виталик заматерился и слез с печки.

В этот момент дверь открылась и вошел дед с охапкой поленьев.

–  Проснулись? Ну, слава тебе, Господи!
– Он грохнул поленья у печки и опять перекрестился.
– А я уж боялся, что воспаление легких подхватили. Стонали уж очень…

–  Дед, куда винтовку дел?

– грозно двинулся на него Виталя.

–  Да, Господь с тобой, в сарай уволок. Мало ли полицаи. Немцев то тут с осени не было, а вот полицаи бывают с проверкой. Недавно вот были, когда ваши из окружения выходили рядом.

–  А нас бы увидели, чего бы сказал?
– подал голос с печки Захар.

–  Так ты мой племянник внучатый с другом. Из Демянска пришли, ага!

–  Хитрый ты, дед. А поверили бы?

–  А чего бы не поверить, когда до войны племяшка тут со своим сынишкой бывала. Митяй-мукомол за ней гоголем ходил. А сейчас вот начальник полиции местной. Стал им, когда из Красной Армии сбежал. Да и одёжа у вас хоть и странная, но не военная. Чой-то за штаны такие? Не видал ни разу!

И впрямь, тогда вечером перед взрывом они успели переодеться из рабочего камуфляжа в джинсы да свитера.

–  Американские штаны, а винтовку-то дед все одно верни!

–  Так бери, мне вашего добра не надоть. Только позавтракаете, поди?

Он наплескал им по пол-миски супа.

–  Меланья строго наказала вас опять не перекормить.

Они уселись за стол. Дед есть не стал, только глядел на них, горестно облокотившись.

–  Молодые, поправитесь. А вот я с вас одежонку то снял, бабка постирала, можете одевать.

Только сейчас парни заметили, что сидят в трусах и футболках за столом.

–  А вот ни кресала, ни спичек при вас не было. Что ж вы так? Как же в лесу без костра-то?

–  В реке промокли спички.
– Буркнул Виталик. Его сильно беспокоило отсутствие оружия.

–  Ну, я вам дам зажигалку. Немецкую. Еще с той германской ношу.

–  А ты что дед, воевал, что ли?
– удивился Захар.

–  А как же!
– гордо приосанился старик.
– Воевал! Унтер-офицер Кирьян Богатырев, отделенный командир четвертого отделения четвертого взвода пятнадцатой роты сто двадцать четвертого пехотного Воронежского полка!

–  Небось, и Георгиевский крест имеешь, дед Кирьян?
– почему-то не поверил ему Захар.

–  Не без этого! Два креста, четвертой и третьей степени имею. Может, и больше было бы, да революция случилась. Первый за разгром батареи австрийской еще в четырнадцатом году под Гнилой Липой, а второй за то, что охотником в тыл ползал и офицера приволок венгерского. Как сейчас помню, как тот полк назывался - Бештерчебаньярский гонведный, прости Господи!

–  А после революции куда?

Дед Кирьян спокойно посмотрел на парней:

–  А наш полк «череп и кости» в июле семнадцатого надел и на Румынский фронт отправился. А в ноябре хохлы к своим подались А я в бригаду к Михаилу Гордеевичу и на Дон пробиваться.

–  К какому Михаилу Гордеевичу?
– недоуменно спросил

–  Эх, комсомолята вы неграмотные! К Дроздовскому, какому же еще?

Повисла тишина.

Оказывается, перед парнями сидел бывший белый унтер-офицер.

–  Чего комсомольцы? Напугались? Не боись, ни немцам, ни полицаям я вас не сдам.

–  Да не комсомольцы мы…