Меня нашли в воронке
Шрифт:
Он покрутил головой и хекнул.
– А я то родом из Старой Руссы. Вот туда и пошел.
– Фига себе. А сюда-то как попал?
– Так я это… Неделю у солдатки отлеживался. Вроде затихло, ну я и отправился в путь-дорогу. Нарвался, блин масленичный, на полицаев… Вечером отправят по этапу - в деда, в душу, в мать…
– А меня расстрелять собираются…
– Да ты чего? За что?
– Рожей не вышел.
Вадик хихикнул:
– То-то они тебе нос поправили. А чего за форма такая у тебя? Не видал ни разу.
– Опытные образцы ввели.
– Покосился на
– А я ночью до ветра пошел. Ну и блуданул малость. Вляпался к фрицам в дозор.
– А ты не из десантуры? Тут, говорят, немцам в котел две бригады закидывали комиссары…
– Да какая десантура… Их же вроде в феврале закинули. А к апрелю вроде как кончили уже.
– Сказал Лешка, а сам подумал, что под свитером-то тельняшка…
– Да не… Шарахаются еще где-то, - равнодушно сказал Вадик.
– Остатки. Фанатики, блин. Ни еды, ни оружия. А все по болотам бегают. Главное толку от них никакого. Сдохли только без дела…
– Странно ты как-то говоришь… - Лешка искоса посмотрел на Вадика.
– А что тут странного? Уж не знаю, что лучше. По болотам без оружия голодным и раздетым бегать или немцам в плен сдаться. Из плена и бежать можно. А тут куда? Или свои или немцы шлепнут. Немцы дюже десантников не любят. Агась.
– А свои-то за что?
– Знамо дело… - пожал Вадик плечами.
– За невыполнение приказа и дезертирство. Они тут должны были двумя бригадами весь котел немецкий в плен взять. А немцев тута тысяч семьдесят. Во как.
– Делааа…
– Лех, слышь чего скажу… У меня папироса есть немецкая. Одна. Заныкал от вертухаев фрицевских. И спички в ботинке. Давай-ка курнем!
– Давай!
– обрадовался Лешка.
– А ну немцы унюхают?
– А… - Махнул собеседник рукой.
– Фингалом больше, фингалом меньше. Подумаешь.
– А давай!
Соблазн, втянуть хотя бы каплю никотина, был больше, чем очередной удар прикладом.
Они устроились в углу сарая и, накрывшись шинелью Вадика, стали по очереди тягать цигарку.
В голове поплыло, по рукам и ногам побежали приятные мурашки…
– Где, говоришь, служил то?
Не задумываясь, Лешка ответил первое, что пришло в голову.
– Триста двадцать вторая стрелковая. Восемьдесят шестой полк. Рядовой.
– Вроде не было тут триста двенадцатой?
– А перекинули недавно. Я вообще первый день на фронте.
– Понятен. Ну, сиди пока.
Тут Вадик откинул шинель, подошел к двери и пнул несколько раз.
– Открывайте, песьи дети! Расколол я его.
Дверь открылась. На пороге стояло три бойца в красноармейских ватниках, с трехлинейками, но без петлиц и белыми повязками на правых руках.
«Полицаи!» - понял Лешка.
– Ну, чего, тезка? Будем знакомы сызнова?
– ухмыляясь, сказал «Вадик».
– Олексий Глушков, начальник Ивантеевского волостного отряда шютцполицай.
Леха молчал. А что тут скажешь? Он встал, заложив руки за спину.
– Выходи, тезка. Сейчас тебе шиссен делать будем.
Делать нечего. Леха вышел под небо, висящее такой же свинцовой тяжестью над бестолковым миром.
Двое полицаев оттащили его к стенке, а начальник
Глушков что-то пояснял фельдсполицкомиссару. Тот уже успел сменить штаны, и стоял безукоризненно чистый в этой грязище.Потом они подошли к Иванцову.
Немец долго разглядывал опухшее лицо Алексея, а потом сказал:
– У тьебя есть два варианта. Льибо ти умираешь сейтчас, льибо ти жьивешь сейтчас. Что ты виберешь?
Леха молчал. На дурацкий вопрос можно дать только дурацкий ответ. Но такого ответа не было в пустой звенящей голове.
– Молчьишь?
Потом он развернулся и резко бросил, ровно выстрелил:
– Erschiessen.
Рядовые немцы наблюдали молча за происходящим.
Глушков взял винтовку, передернул затвор и спросил:
– Тезка, а ты родом-то откуда?
– Вятка, - Приглушенно сказал Иванцов.
– Молись, коли верующий! И глаза-то закрой. Легче будет.
Леха закрыл глаза. До сих пор ему все это казалось бредом каким-то, сном, фантастикой. А тут вот она правда-то… Несколько секунд - и тебя нет. А смерть вот она. Из глаз полицая смотрит. Пулей дотянется сейчас и все…
Конец…
– НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!
Леха свалился на колени:
– Ж-жизнь. Жить х-хочу.
А потом зарыдал и упал окровавленной мордой в коричневую жижу.
– Gut!
– остановились рядом с ним начищенные сапоги фельдсполицкомиссара Дитера Майера.
– Жизнь есть карашо. Но ее надо заслужить. Да? Ты себя плёхо показал на допросе. Сейчас ты докажешь свою преданность жизни, когда съездишь со своими новыми друзьями в деревню Опалево. Говорьят там есть раненый партизан, а можьет твой товарищ. Соратник. Найди и привези его сюда. Поднимите его.
Майер отошел на пару шагов, не желая больше пачкаться.
Двое полицаев подхватили Иванцова под руки и попытались поднять на ноги. Но Лешка был в полуобморочном состоянии, еле стоя даже с помощью.
Полицаи потащили его к телеге и закинули туда как зарезанного поросенка.
«Russische scwiene…Welche sie die Schweine aller…» - потом он, поморщившись посмотрел на небо: «der Arsch der Welt…»
По дороге в Опалево Лешка успокоился, хотя его и потрясывало время от времени. Ему дали какую-то тряпку, он, сколько смог, отчистил форму. Потом нацепил такую же белую повязку, как и у других. Ему что-то говорили, но он не реагировал, не понимая смысла обращенных к нему слов. Точно через туман доносились звуки разговоров, смешки. Кто-то совал в рот сигарету, он механически курил. Потом снова пошла носом кровь. Он сел сзади телеги - время от времени сморкая и харкая красным на дорогу.
Из оцепенения его вывел только сильный толчок в спину.
– Приехали!
– больше догадался, нежели услышал Иванцов Алексей. Бывший студент первого курса, бывший поисковик, а ныне предатель и полицай.
Двое полицаев пошли по одной стороне деревни, Глушков потащил его за собой по другой. Еще один остался в телеге.
Они зашли в первый дом, заглянули в подвал, под кровать, залезли на чердак, посмотрели в хлеву. Потом начальник волостной полиции сунул под нос старухи кулак, и они пошли в другой дом.