Меня называют Капуцином
Шрифт:
– Уж если я что-нибудь захочу, то непременно добьюсь своего, – говорила сама с собой мадам Горохова. – Уж лучше мне никогда не перечить. Я своего никому не уступлю. Вот ни столичко! – сказала мадам Горохова, отрезая от моркови самый каплюшечный кусочек.
В это время по коридору мимо кухни прошел Алексеев.
– Алексей Алексеевич! – крикнула мадам Горохова. – Куда вы уходите?
– Я не ухожу, Виктория Тимофеевна, – сказал Алексеев, останавливаясь в дверях. – Это я в ванную шел
«У Колкова заболела рука…»
У Колкова заболела рука и он пошел в амбулаторию. По
Это удалось ему сделать уже раза четыре, и дама, зажмурив свои заплеванные глаза визжала на всю улицу. Кругом уже собиралась толпа. Люди стояли, тупо глядели и порой выражали свое сочувствие Колкову.
– Так ее! Так ее! – говорил рослый мужик в коричневом пиджаке, ковыряя перед собой в воздухе кривыми пальцами с черными ногтями.
– Тоже ешшо барыня! – говорила толстогубая баба, завязывая под подбородком головной платок.
В это время Колков изловчился и пнул даму коленом под живот. Дама взвизгнула и, отскочив от Колкова, согнулась в три погибели от страшной боли.
– Здорово он ее в передок! – сказал мужик с грязными ногтями. А Колков, отделавшись от дамы, быстро зашагал прочь. И вдруг, дойдя до Загородного проспекта, Колков остановился: он забыл зачем он вышел из дома.
– Господи! Зачем же я вышел из дома? – говорил сам себе Колков с удивлением глядя на прохожих. И прохожие тоже с удивлением глядели на Колкова, а один старичок прошел мимо и потом все время оглядывался, пока не упал и не разбил себе в кровь свою старческую рожу. Это рассмешило Колкова и, громко хохоча, он пошел по Загородному.
Случай с моей женой
У моей жены опять начали корежиться ноги. Хотела она сесть на кресло, а ноги отнесли ее куда-то к шкапу, и даже дальше по коридору и посадили ее на кардонку. Но жена моя, напрягши волю, поднялась и двинулась к комнате, однако ноги ее опять нашалили и пронесли ее мимо двери. «Эх, чорт!..» – сказала жена уткнувшись головой под конторку. А ноги ее продолжали шалить и даже разбили какую-то стеклянную миску, стоявшую на полу в прихожей.
Наконец жена моя уселась в свое кресло.
– Вот и я, – сказала моя жена, широко улыбаясь и вынимая из ноздрей застрявшие там щепочки.
О наших гостях
Наши гости все различные: У одного, например, щека такая, что хуже не придумаешь. А то ходит к нам одна дама, так она просто, смешно даже сказать, на что похожа. И поэт ходит к нам один: весь в волосах и всегда чем-то встревожен. Умора! А то еще один инженер ходит, так он однажды у нас в чаю какую-то дрянь нашел.
А когда гости у нас очень уж долго засидятся, я их просто вон гоню. Вот и всё тут.«Переводы разных книг…»
Переводы разных книг меня смущают, в них разные дела описаны и подчас, даже, очень интересные. Иногда об интересных людях пишется иногда о событиях, иногда же просто о каком-нибудь незначительном происшествии. Но бывает так, что иногда прочтешь и не поймешь о чем прочитал. Так тоже бывает. А то такие переводы попадаются, что и прочитать их невозможно. Какие-то буквы странные: некоторые ничего, а другие такие, что не поймешь чего они значат. Однажды я видел перевод в котором ни одной буквы не было знакомой. Какие-то крючки. Я долго вертел в руках этот перевод. Очень странный перевод!
«Осень прошлого года…»
Осень прошлого года, я провел необычно. Мне надоело из года в год, каждое лето, проводить на даче у Рыбаковых, а осенью ехать в Крым к Черному морю, пить крымские вина, ухаживать за ошалевшими от южного солнца северянками и, с наступлением зимы, опять возвращаться в свою холодную городскую квартиру и приступать к своим священным обязанностям. Мне надоело это однообразие. И вот в прошлом году я решил поступить иначе.
Лето я провел как всегда у Рыбаковых, а осенью, не сказав никому о своем намерении, я купил себе ружье – двухстволку, заплечный мешок, подзорную трубу, компас и непромокаемый резиновый плащ; в заплечный мешок я положил смену белья, две пары носок, иголку и катушку с нитками, пачку табаку, две французские булки, и полголовки сыра; на правое плечо повесил двухстволку, на левое бросил резиновый плащ и, выйдя из города, пошел пешком, куда глаза глядят.
Я шел полем. Утро было прохладное, осеннее. Начинался дождь, так что мне пришлось надеть резиновый плащ.
«Когда сон бежит от человека…»
Когда сон бежит от человека, и человек лежит на кровати, глупо вытянув ноги, а рядом на столике тикают часы, и сон бежит от часов, тогда человеку кажется, что перед ним распахивается огромное черное окно, и в это окно должна вылететь его тонкая, серенькая, человеческая душа, а безжизненное тело останется лежать на кровати, глупо вытянув ноги, и часы прозвенят своим тихим звоном: «вот еще один человек уснул», и в этот миг захлопнется огромное и совершенно черное окно.
Человек, по фамилии Окнов, лежал на кровати, глупо вытянув ноги, и старался заснуть. Но сон бежал от Окнова. Окнов лежал с открытыми глазами, и страшные мысли стучали в его одервеневшей голове.
Шапка
Отвечает один другому: «Не видал я их». «Как же ты их не видал, – говорит другой, – когда сам же на них шапки надевал?» – «А вот, – говорит один, – шапки на них надевал, а их не видал». «Да возможно ли это?» – говорит другой с длинными усами. «Да, – говорит первый, – возможно», – и улыбается синим ртом. Тогда другой, который с длинными усами пристает к синерожему, чтобы тот объяснил ему, как это так возможно, шапки на людей надеть, а самих людей не заметить. А синерожий отказывается объяснять усатому и качает своей головой и усмехается своим синим ртом.