Меня называют Капуцином
Шрифт:
– «Ах, ты дьявол, ты этакий, – говорит ему усатый. – Морочишь ты меня старика! Отвечай мне и не заворачивай мне мозги: видел ты их или не видел?»
Усмехнулся еще раз, другой, который синерожий и вдруг исчез, только одна шапка осталась в воздухе висеть.
– «Ах, так вот кто ты такой!» – сказал усатый старик и протянул руку за шапкой, а шапка от руки в сторону. Старик за шапкой, а шапка от него, не дается в руки старику. Летит шапка по Некрасовской улице мимо булочной, мимо бань. Из пивной народ выбегает, на шапку с удивлением смотрит и обратно
Добежал старик до Литейной, а там ему наперерез уже милиционер бежит и еще какой-то гражданин в сером костюмчике. Схватили они безумного старика и повели его куда-то.
Поздравительное шествие
Артамонов закрыл глаза, а Хрычов и Молотков стояли над Артамоновым и ждали.
– Ну же! Ну же! – торопил Хрычов.
А Молотков не утерпел и дернул стул, на котором сидел Артомонов, за задние ножки, и Артомонов свалился на пол.
– Ах так! – закричал Артомонов, поднимаясь на ноги. – Кто это меня со стула сбросил?
– Вы уж нас извините, – сказал Молотков, – мы ведь долго ждали, а вы всё молчите и молчите. Уж это меня черт попутал. Очень уж нам нетерпелось.
– Нетерпелось! – передразнил Артомонов. – А мне пожилому человеку по полу валяться? Эх, вы! Стыдно!
Артомонов стряхнул с себя соринки, приставшие к нему с пола, и, сев опять на стул, закрыл глаза.
– Да что же это? А? Что же это? – заговорил вдруг Хрычов, глядя то на Молоткова, то на Артомонова.
Молотков постоял некоторое время в раздумье, а потом нагнулся и дернул задние ножки Артомоновского стула. Артомонов съехал со стула на пол.
– Это издевательство! – закричал Артомонов, – Это уже второй раз меня на пол скидывают! Это опять ты, Молотков?
– Да уж не знаю как сказать, товарищ Артомонов. Просто опять какое-то помутнение в мозгу было. Вы уж нас извините, тов. Артамонов! Мы ведь это только от нетерпения! – сказал Молотков и чихнул.
– Пожалеете об этом, – сказал Артомонов, поднимаясь с пола. – Пожалеете, сукины дети!
Артомонов сел на стул.
– Я тебе этого не спущу, – сказал Артомонов и погрозил кому-то пальцем.
Артомонов долго грозил кому-то пальцем, а потом спрятал руку за борт жилета и закрыл глаза.
Хрущев сразу заволновался:
– Ой! Что же это? Опять? Опять он! Ой!
Молотков отодвинул Хрущева в сторону и носком сапога выбил стул из-под Артамонова. Артамонов грузно рухнул на пол.
– Трижды! – сказал Артомонов шепотом. – Хорошо-с!..
В это время дверь открылась и в комнату вошел я.
– Стоп! – сказал я. – Сегодня Наталии Ивановне исполнилось семьдесят лет. Прекратите это безобразие!
Артомонов, сидя на полу, повернул ко мне свое глупое лицо и, указав пальцем на Молоткова, сказал:
– Он меня трижды со стула на пол скинул…
– Цык! – крикнул я. – Встать!
Артомонов встал.
– Взяться за руки! – скомандовал я.
Артомонов, Хрущов и Молотков взялись за руки.
– А теперь за-а мной!
И вот, постукивая каблуками, мы двинулись по направлению к Детскому селу.
Бытовая сценка
Водевиль
Сно: Здравствуйте! Эх, выпьем! Эх! Гуляй-ходи! Эх! Эх! Эх!
Мариша: Да, что с вами, Евгений Эдуардович?
Сно: Эх! Пить хочу! Эх, гуляй-ходи!
Мариша: Постойте, Евгений Эдуардович, вы успокойтесь. Хотите я чай поставлю.
Сно:
Чай? Нет. Я водку хлебать хочу.Мариша: Евгений Эдуардович, милый, да что с вами? Я вас узнать не могу.
Сно: Ну и неча узнавать! Гони мадам водку!
Мариша: Господи, да что же это такое? Даня! Даня!
Даня (Лежа на полу в прихожей): Ну? Чего там еще?
Мариша: Да, что же мне делать? Что же это такое?
Сно: Эх, гуляй-ходи! (пьет водку и выбрасывает ее фонтаном через нос).
Мариша (Залезая за фисгармонию): Заступница пресвятая! Мать, пресвятая Богородица!
Хармс (лежа в прихожей на полу): Эй ты, там, слова молитв путаешь!
Сно (разбивая бутылкой стеклянную дверцу шкапа): Эх, гуляй-ходи!
Падает занавес.
Слышно как Мариша чешет себе голову.
Тетрадь
Мне дали пощечину.
Я сидел у окна. Вдруг на улице что-то свистнуло. Я высунулся на улицу из окна и получил пощечину. Я спрятался обратно в дом. И вот теперь на моей щеке горит, как раньше говорили, несмываемый позор. Такую боль обиды, я испытал раньше один только раз. Это было так: одна прекрасная дама, незаконная дочь короля, подарила мне роскошную тетрадь. Это был для меня настоящий праздник, так хороша была тетрадь! Я сразу сел и начал писать туда стихи. Но когда эта дама, незаконная дочь короля, увидела, что я пишу в эту тетрадь черновики, она сказала: «Если бы я знала, что вы сюда будете писать свои бездарные черновики, никогда бы не подарила я вам этой тетради. Я ведь думала, что эта тетрадь вам послужит для списывания туда умных и полезных фраз, вычитанных вами из различных книг».
Я вырвал из тетради исписанные мной листки и вернул тетрадь даме.
И вот теперь, когда мне дали пощечину через окно, я ощутил знакомое мне чувство. Это было то же чувство, какое я испытал, когда вернул прекрасной даме ее роскошную тетрадь.
«Меня называют капуцином…»
Меня называют капуцином. Я за это, кому следует уши оборву, а пока что, не дает мне покоя слава Жана Жака Руссо. Почему он все знал? И как детей пеленать и как девиц замуж выдавать! Я бы тоже хотел так все знать. Да я уже все знаю, но только в знаниях своих не уверен. О детях я точно знаю, что их не надо вовсе пеленать, их надо уничтожать. Для этого я бы устроил в городе центральную яму и бросал бы туда детей. А чтобы из ямы не шла вонь разложения, ее можно, каждую неделю, заливать негашеной известью. В эту же яму я столкнул бы всех немецких овчарок. Теперь о том как выдавать девиц замуж: это по-моему еще проще. Я бы устроил общественный зал, где бы, скажем, раз в месяц, собиралась вся молодежь. Все, от 17 до 35 лет, должны раздеться голыми и прохаживаться по залу. Если кто кому понравился, то такая пара уходит в уголок и там рассматривает себя уже детально. Я забыл сказать, что у всех на шее должны висеть карточки с именем, фамилией и адресом. Потом, тому кто пришелся по вкусу, можно послать письмо и завязать более тесное знакомство. Если же в эти дела вмешается старик или старуха, то я предлагаю зарубить их топором и волочить туда же, куда и детей, в центральную яму.
Я бы написал еще об имеющихся во мне знаниях, но, к сожалению, должен идти в магазин за махоркой. Идя на улицу, я всегда беру с собой толстую, сучковатую палку. Беру я ее с собой, чтобы колотить ею детей, которые подворачиваются мне под ноги. Должно быть за это прозвали меня капуцином. Но подождите, сволочи, я вам обдеру еще уши!
Новый талантливый писатель