Меня не видно изнутри

– Вот что я хочу сказать, – от волнения голос плавал, – Я знаю, что что-то тебя беспокоит, и знаю, что ты всегда всё держишь в себе. И может быть, на самом деле я тебе не такой уж близкий и не такой хороший друг, чтоб спрашивать о самом сокровенном. Но дружба – это не только веселье, приключения и безрассудство. Это и когда ты кому-то нужен. Я не давлю на тебя. Я согласна с тобой. Просто помни, что я хочу помочь. Хочу, чтобы ты позволила помочь тебе. Быть нужной тебе. Я хочу быть тебе лучшим другом, чем сейчас.

Марго слушала, то отводя взгляд, то снова направляя его на моё лицо – неуверенно, словно пробуя отпить горячий чай. Она перестала жевать, опустила миску на софу, рядом с телефоном и неторопливо выпрямила ноги. Я боялась, что она посчитает мои слова слишком прямыми или, чего доброго, менторскими… Мне казалось, Марго хочет, чтобы я оставила её в покое, но должна из вежливости выслушивать назойливую болтовню, чтоб не обидеть меня.

Она почти заговорила, но передумала и с долгим каторжным вздохом подняла телефон к лицу.

– Фанаты нас убьют.

– Что, прости?

В синих глазах читалась глубокая досада и немножко матерных слов.

– Регата. Мы про неё забыли.

Мы забыли про открытие парусной регаты. Честно признаться, я почти не жалела об этом – яхты и корабли никогда не входили в список моих увлечений. Я совершенно не разбиралась в парусном спорте и понятия не имела, чем отличается румпель от штурвала.

– Наверное, ждут там битый час…

Марго сорвалась с места, оставив меня наедине с вишней. Я принесла миску в дом и прислушалась. Тишину нарушал только топот Марго – она неслась по лестнице с досадным шипением, словно шило в заднице было вовсе не фразеологизмом.

Быстро умывшись в гостевой ванной, я заглянула на кухню в поисках завтрака и от неожиданности впала в ступор. У плиты хлопотала домработница: кругленькая энергичная женщина в синем рабочем халате с белыми манжетами. Это она вывозила торт на тележке в день нашего с Марго приезда.

Спрятавшись за дверным проёмом, я украдкой наблюдала, как домработница поднимает то одну, то другую крышку над кастрюлями и сковородками, сноровисто шинкует овощи, что-то помешивает в миске. В стороне от огня в большой кастрюле поднималось тесто, накрытое полотенцем – мама тоже так накрывала, когда пекла пироги.

– Заходи-заходи, – вдруг мягко сказала женщина.

Я проверила, нет ли у неё глаз на затылке. Никаких глаз там, разумеется, не оказалось. Я прокралась к кухонному столу и спряталась за ним.

– Меня зовут Алекс.

– Я – Элла.

Элла приветливо улыбалась, уголки её рта окружали мягкие морщинки – моя племянница Вероника называла их «смешинками».

– Завтракать будешь?

– А что осталось?

Еды у Равелов всегда было навалом: можно было и не спрашивать. Но то были Равелы, а от старых привычек не так-то просто избавиться. Я всегда вставала позже всех, и дома – дома у родителей, а не здесь – приходилось греть остатки завтрака. Папа, конечно, всё равно откладывал для меня что-нибудь вкусненькое, а сам доедал вчерашнее, но вопрос звучал часто. Папа всегда был таким – отдавал нам с мамой всё до последнего, а сам обходился малым. Всю жизнь это казалось мне само собой разумеющимся, и только теперь я поняла, как трогательна его забота.

Я никак не могла взять в толк, почему именно здесь, в этом огромном, блестящем полиролью доме с его архитектурными изысками во мне проснулась тоска по непримечательному прошлому, о котором я не вспоминала даже после переезда в студенческий городок Билберри.

На завтрак была простая деревенская каша с тыквой и орехами. После модных вафель с сиропом и пышных блинчиков она была как глоток свежего воздуха. Уплетая рассыпчатую кашу за обе щёки, запивая её свежим горячим кофе, я знакомилась с Эллой. Мы разговорились так живо, будто встретились после долгих лет разлуки. Я с интересом слушала. Элла оказалась человеком с лёгким сердцем: собеседником мягким и удивительно открытым. У неё были блестящие русые волосы, пока что собранные в пучок, смугловатое лицо и раскосые глаза. Мягкий певучий акцент выдавал в ней уроженку юго-востока.

Семья Эллы переехала в Атермонт, когда она была ребёнком. Ещё учась в школе, Элла стала подрабатывать в разных домах – помогать по хозяйству и присматривать за детьми, но Равелы стали той самой семьёй, что приняла её как родную. Рядом с ними никто не чувствовал себя чужим. Элла заботилась о Равелах больше пятнадцати лет, и это говорило само за себя.

В холле послышался шорох. Я ожидала, что сейчас войдёт Марго и накинется на меня с обвинениями, что я всё еще не собралась, но на кухню заглянула Лили. Оказывается, она тоже пропустила открытие регаты.

Лили хотела утащить к себе в комнату сок и пачку печенья, только пока доставала его с верхней полки, заслушалась рассказом о том, как ещё в школе Элла по уши влюбилась в будущего мужа – моряка. Потом у них родились две дочери и сын, и теперь, когда дети создали свои семьи, Элла нянчила внуков – и не было для неё большего счастья. Вскоре на пороге появилась и Марго, безукоризненно идеальная при полном параде. Застав нас врасплох, она сама потеряла дар речи и несколько раз возмущённо развела руками.

Я объелась кашей и почти лежала на стуле, не в состоянии двинуться, Лили стояла рядом, сентиментально обнимая хохлатый ананас, а Элла рассказывала нам о своей молодости, раскладывая по тесту ягодную начинку. Марго оценила мой довольный домашний вид и заключила, что на открытие регаты мы уже точно не попадём – какое счастье. Чтобы её приободрить, я спросила:

– Может, тогда кино посмотрим?

Позабыв про регату, Марго потащила меня в гостиную. Я едва успела поблагодарить Эллу.

После беседы мне больше всего хотелось вернуться на веранду и там что-нибудь написать, но глянув в окно, я заметила, что стало как-то подозрительно мрачно. Ещё пару часов назад шпарило солнце, а теперь небо заволокли густые свинцовые тучи. Сквозь черноту шарахнула молния, затем ещё одна, и далёкий бурный грохот возвестил город о грозе. Я чуть не ослепла. Небо сверкало так, будто кто-то натворил глупостей, и весь мир был в гневе.

– Ты прямо как кинозвезда, атакованная папарацци, – заметила Марго, глядя на моё дрожащее от всполохов лицо. – Знаешь, всё-таки я не расстроена, что мы не пошли на регату.

Надо же.

Фильм оказался приятной и душевной комедией – как раз в моём вкусе, но мысли мои почему-то уносились прочь. Для работы над книгой мне нужно было тихое, отстранённое, скрытое от всех место, где никто не будет требовать внимания, и где нет всяких отвлекающих загадочных фигур.

Если писать книгу не в библиотеке, не в особняке, то где? На кафе нужны деньги, на берегу ветрено – бумага бьётся в истерике, да и волосы щекочут лицо. В парках жёсткие скамейки и куча народу. И если Марго узнает, что я брожу по городу одна, обидится, что я снова сбегаю от неё. Головоломка не давала мне покоя. Спустя полчаса я поймала себя на том, что гляжу не на экран, а, вывернув шею, пялюсь в окно через щель в тяжёлых кремовых шторах. Запотевшее стекло омывал такой поток, точно его поливали из шланга.