Мера воздаяния

Капитан Храмов тоже скомандовал нам рассредоточиться и быть наготове.

Я прилёг за огромным валуном, защищавшим в какой-то мере. Храмов – справа в нескольких шагах за каменным же выступом.

Вертолёты быстро приближались на высоте примерно триста метров. Через оптический прицел различились лица пилотов первой машины.

Моя «Гюрза» была заряжена патронами с бронебойными пулями. В своё время по ходу снайперских учений я прошёл программу отражения атаки противника с воздуха на наши боевые порядки. Сейчас происходящее отчасти напоминало условия минувшей подготовки, и многие свои действия я выполнял автоматически.

Летательные аппараты замедлили скорость. Левый пилот первого из них был похож на знаменитого французского актёра, забыл его фамилию, красавец да и только, наверняка он был любимцем женщин. Бронебойная пуля легко пробила бы бронированное стекло. В прицел было видно, как там, в высоте, стрелок повёл стволом крупнокалиберного пулёмёта, наводя его на цели внизу.

Это был неприятель, и намерения его не вызывали сомнений.

– Стреляй, Карузо, стреляй! – крикнул капитан Храмов. – Ну что же ты, чего ждёшь?!

Вражеский пулемётчик и я открыли огонь одновременно; он ударил очередью, я – одиночным выстрелом.

Из всех стволов палили и погонщики.

Попадание в вертолёт, даже в двигатель, вряд ли делает его непригодным к полёту, потому как многие устройства этих машин удвоены или утроены. Но всё же есть у них уязвимые места, и одно такое – ротор летательного аппарата. Именно в него я и целился, немного ниже лопастей несущего винта. И не промахнулся.

Не берусь описать в точности, как всё происходило. Я заметил только, как воздушная машина начала заваливаться на бок и резко пошла вниз. Послышался жёсткий хрустящий звук удара о землю.

С позиций махаристов раздался хор восторженных возгласов.

В эти короткие стремительные мгновения в прицеле моей «Гюрзы» уже был ротор второго вертолёта.

Пулемётчик, находившийся в этом геликоптере, вероятно, различил мой оптический прибор и понял, кто автор случившейся катастрофы. Он хлестанул по мне длинной очередью. За ней последовала вторая очередь, более короткая. Крупнокалиберные пули выбили пригоршни щебня из моего каменного укрытия.

Я сделал ещё один выстрел, и второй летательный аппарат сначала клюнул носом, затем опустил хвост, едва не перевернулся лопастями вниз и… Падение его было ещё более стремительным, чем у первой машины.

И эту победу над врагом мехаристы приписали себе: в пальбе, которую они устроили, одиночных хлопков моей «Гюрзы» не было даже слышно.

Пулемётные же очереди крупнокалиберных пулемётов убили одного погонщика и двух верблюдов. Ещё один верблюд был ранен. Его прикончили выстрелом из автомата в голову.

Едва вертушки оказались на земле, наши арабы поднялись и, издавая пронзительные вопли, побежали к ним. Затем оттуда донеслись несколько одиночных выстрелов – там добивали выживших при крушениях.

Когда мехаристы вернулись, вожатый Джафар, подняв руки, на пальцах показал число двенадцать – столько аскеров было отправлено вертолётами на поиски и уничтожение нашего каравана.

– А что француз? – спросил я у него на английском.

– Какой француз? – переспросил он на английском же.

– Красавец, пилот ведущего вертолёта.

– Его мы прибили первым.

– Обязательно надо было их приканчивать?! – обращаясь к вожатому, хмуро произнёс по-арабски один из наших бойцов, сержант Голованин.

– Посмотри на него, – ответил тот. И показал на убитого погонщика, лицо которого было вдрызг размозжено крупнокалиберными пулями. – Он был самый молодой из нас, ему не было и двадцати. А все выжившие в вертолётах были тяжело ранены. Они едва шевелились и в случае опасности не могли оказать никакого серьёзного сопротивления. Так и так их заели бы гиены и шакалы. Пристрелив, мы только оказали им добрую услугу.

Голованин на его слова ничего не сказал, а только с отвращением сплюнул.

Капитан Храмов подошёл ко мне и протянул руку для пожатия.

– Спасибо, Карузо, выручил, – кашляя, хрипло проговорил он. – Не жалею, что взял тебя в этот вояж.

Я признательно кивнул ему головой.

Командир же хлопнул меня по плечу.

– Но если бы ты был расторопней, ничего этого не случилось бы.

Он, как и Джафар, показал на лежавших немного в стороне погибших верблюдов и погонщика.

– Исправлюсь, товарищ капитан, – сказал я, думая о том, что мой выстрел задержало удивительно красивое лицо пилота, поразившее меня. Но не мог же я сказать командиру об этом. – Обязательно исправлюсь.

Храмов же зачем-то опять толкнул меня в плечо, затем ещё и произнёс женским голосом:

– Проснитесь, Фёдор, проснитесь!

Я открыл глаза и… встретился взглядом с Сашей Новиковой, вагонной попутчицей. Она стояла передо мной и тормошила за руку между сгибом локтя и плечевым суставом.

– А, проснулись! – напряжённым шёпотом произнесла она. – Вы так тревожно вскрикивали. «Стреляй, Карузо, стреляй!» – кричали вы. Я посчитала нужным разбудить вас. Прошу простить мне, если…

– Нет, правильно сделали, что разбудили, – шёпотом же ответил я. – Действительно, приснилось что-то нелепое, какая-то пертурбация. Извините за беспокойство.

Я повернулся на другой бок и выполнил приёмы, способствующие быстрому засыпанию. Видения прошлого стали быстро исчезать из сознания.

Погибших лётчиков и пассажиров вертушек я не стал включать в свой перечень поражённых целей, потому как стрелял лишь в роторы боевых машин, в железо. И не я добивал этих людей.

Груз, находившийся на убитых верблюдах, перераспределили по другим их собратьям, и караван возобновил движение.

Трое суток спустя мы достигли Эль-Хамалы, городка с четырёхтысячным населением, теснившегося вокруг небольшого округлого озера, воды которого пополнялись подземной рекой. Одно- и двухэтажные каменные дома, зелёные каймы растительности. В глаза бросались высокие финиковые пальмы, защищавшие от избытка солнечной радиации другие деревья – фиговые, персиковые, оливковые. За окраинами городка – посевы проса и ячменя.

Ничего примечательного, доводилось видеть подобное ранее.

Вожатый каравана Джафар сдал доставленные вьюки какому-то местному шейху и несколькими сдержанными словами поблагодарил нас за сопровождение.

Что это был за «товар» и кому он предназначался, так и осталось нам неведомым.

Сутки отдыха, в который входили вкусная еда, ночная помывка в хаммаме – общественной бане с тёплыми мраморными скамьями и чудесными безалкогольными напитками, которых я ни до, ни после не пробовал. Но больше всего запомнилась стопроцентная влажность воздуха в парной при шестидесятиградусной температуре, приводящие тело в состояние бесконечного блаженства. В совокупности это было нечто, заставлявшее вспоминать о волшебных ночах Шахерезады.