Мерцание золота

Он говорил с сильным акцентом, но понять его тем не менее было можно.

Отведать в тот раз самый лучший коньяк мне не довелось. Зато была велика вероятность, что я вкушу его здесь, в комнатке Вепсова, потому что на столе стояла початая бутылка именно дагестанского коньяка.

По глазам Цадатова я понял, что он не признал во мне белорусского хлопца, когда-то встречавшего его на минском вокзале.

— Будем издавать собрание сочинений, — сказал Вепсов. — Сколько томов?

— Семь, — посмотрел на рюмку в своей руке Цадатов. — Или восемь. Сколько получится.

— Принимайся за работу, — вздохнул Вепсов. — Пусть в бухгалтерии все обсчитают. У вас уже было полное собрание сочинений на русском языке?

— Нет, — тоже вздохнул Цадатов.

— А теперь будет! Давайте за это выпьем.

Мы выпили, и я принялся за работу. Самым сложным в ней было разбить тексты по томам, но я как-то с этим справился. Вместе с воспоминаниями получилось восемь томов.

— Придется ехать в Махачкалу, — сказал Вепсов, изучив смету расходов.

— Зачем? — удивился я.

— Подписывать договор. Платить-то будет республика. А они тратиться не любят, даже на своих классиков. Короче, вот деньги на билеты — и вперед.

Я посмотрел на кота, лежавшего под лампой. Тот широко зевнул, показав изогнутые, как у змеи, клыки, и кивнул: езжай, парень.

Деваться было некуда, и я пошел покупать билеты.

С городом Махачкала я был знаком с раннего детства. В городском поселке Ганцевичи, где я родился и прожил первые десять лет, к нашим соседям по улице однажды на лето приехала девочка из Махачкалы. Удивила меня не сама девочка — девочек у нас и своих хватало, — а то, на каком языке она говорила. Считалось, что все мы в Ганцевичах говорим по-русски. После войны в Западную Белоруссию приехали на работу люди из самых разных уголков страны, и языком общения был здесь, конечно, русский язык.

Но русский язык махачкалинской девочки сильно отличался от нашего.

— Другой русский? — улыбнулась Дарья Ивановна, моя первая учительница и одновременно соседка по дому. — Это потому, что ты белорус. Будешь хорошо учиться, и у тебя появится правильный русский язык.

С этого момента Махачкала для меня стала неким языковым эталоном. Уж там, думал я, русский язык не чета ганцевичскому.

Моими соседями в самолете оказались два человека в чалмах: один преклонного возраста, другой моложе. Тот, что старше, ни на кого не смотрел и ни с кем не говорил.

«В прежние времена человека в чалме нельзя было встретить не только в самолете, но и вообще на улице, — подумал я. — Да, изменилась страна».

— В Махачкалу? — тихо спросил меня младший из мусульман.

— В гости к Цадатову, — кивнул я.

— К самому?! — поразился тот.

— К нему.

Старший мусульманин напрягся, и я понял, что он понимает русский язык.

— Цадатов уважаемый у нас человек! — щелкнул языком мой собеседник.

— Его во всем мире знают, — согласился я.

— А это верховный муфтий Чечни, — наклонился к моему уху младший. — В Махачкалу летим, потому что Грозный еще не принимает.

Совсем недавно закончилась очередная чеченская война, и было понятно, почему не работает аэропорт в городе Грозный. Кажется, началась эта война с того, что чеченцы попытались захватить Махачкалу. Внести ясность в этом вопросе могли муфтий или его помощник, но я сдержался. «В Махачкале узнаю», — подумал я.

В аэропорту меня встретил высокий, представительный мужчина.

— Магомед, — представился он. — Министр информации и межнациональных отношений. Как долетели?

— Хорошо, — сказал я. — Сидел рядом с верховным муфтием Чечни.

Муфтий и его помощник в это время грузились в стоявшую неподалеку «волгу», такую же белую, как и машина министра.

— Да ну? — воззрился на муфтия Магомед, и почтительности в его взгляде я не заметил.

«Хорошо, что я не спросил о взаимоотношениях чеченцев и, предположим, аварцев», — подумал я.

— Пусть едет, — разрешил министр. — Мы тоже поедем.

— К Цадатову?

— Сначала в гостиницу «Каспий».

В гостинице меня поселили в стандартном одноместном номере.

«Все равно в нем только ночевать», — подумал я, окидывая взглядом кровать, стол, стул, телевизор.

— Вот он будет вас сопровождать, — подвел меня министр к крепкому на вид человеку средних лет. — Его зовут Магомед. У меня, к сожалению, дела.

Второй Магомед улыбнулся, и я понял, что с ним лучше дружить, чем не дружить.

Министр стремительно удалился.

— Пойдем? — спросил новый Магомед.

— Куда?

— Пляж рядом.

Что ж, искупаться после долгого полета было неплохо. Я взял в номере полотенце и плавки, и мы отправились на пляж.

Магомед, не раздеваясь, сел рядом с моей одеждой. Под рубашкой у него я заметил кобуру с пистолетом. «Охранник, — сообразил я. — На войне как на войне, однако».

Каспийская вода отличалась от черноморской, не говоря уж о балтийской. Она была желтовата и менее солона.

Я проплыл метров сто и выбрался на берег. Удивляло, что многие женщины, в том числе молодые, купались в длинных прозрачных рубашках, которые мало что скрывали. «А здесь не совсем светская республика», — подумал я.

— Вон та хорошая, — кивнул в сторону компании молодых особ, расположившихся рядом с нами, Магомед. — Персик!

Я не стал уточнять, которая из них персик. Для меня все они в равной степени были красотки.

Я вытерся, обсох на горячем солнце, и мы ушли с пляжа.

— Чем занимаешься? — спросил я Магомеда.

— Ничем пока, — вздохнул он. — В плену долго сидел.

— В каком плену? — опешил я.

— В чеченском. В Махачкале командир ОМОНа был. Видишь?

Он показал мне запястье правой руки. На нем были глубокие вмятины.

— В наручниках целый год держали.

— И как… выбрался?

Я с трудом переваривал информацию. В Москве, конечно, братки постреливали друг друга, но о плене я ничего не слышал.

— Выкупили, — просто сказал Магомед. — Теперь кровников ищу.

— Кого? — не понял я.

— Тех, кто меня в плену бил, — улыбнулся Магомед. — Шесть человек. Уже осталось четыре.

Я посмотрел по сторонам. Город нежился под сентябрьским солнцем. Над шутками джигитов громко смеялись девушки. Из многочисленных ресторанчиков и кафе пахло шашлыком. Кричали чайки.