Мерецков. Мерцающий луч славы

–  Нет!
– качнул головой пленный.
– Я русский!

–  Русский?
– Мерецков зачем-то встал, прошёлся вдоль стола, снова сел.
– А почему воевали против своих же, русских?

Лицо пленного помрачнело.

–  Так сложились обстоятельства...
– Он произнёс эти слова твёрдо, словно заранее их отрепетировал, но глаз в сторону не отвёл, смотрел на генерала армии прямо, не мигая.
– Раньше я был молод, неопытен, мне хотелось сделать что-то особенное...

–  И вы перебежали в стан врагов, - прервал его генерал Штыков.

Пленный повернулся к нему, глаза у него блеснули.

–  Да, я перебежал в стан врагов, хотя мой отец, офицер старой русской армии, после революции принял советскую власть и добровольно вступил в Красную Армию.

–  Я вас видел, но никак не припомню где, - тихо произнёс Мерецков.

–  Я тоже вас видел, - отрывисто бросил пленный.
– В двадцатом году в Москве, вы тогда приходили к моей родной сестре Татьяне.

–  Вы Аркадий?
– вырвалось у Мерецкова.

–  Да! Я сын врача-хирурга, который лечил вас в военном госпитале. Мой отец Игорь Денисович Костюк спас немало красных бойцов, за что его убили деникинцы...

–  Верно, я видел вас на квартире у вашей сестры, - подтвердил Мерецков.
– Но когда потом я спросил у неё, кто вы, она назвала вас своим двоюродным братом. По существу, Татьяна сказала мне неправду.

–  Она боялась, что меня могут арестовать, - усмехнулся Костюк.
– Теперь фамилия у меня другая - Винтёр. Когда женился в Берлине на немке, я взял её фамилию...

–  Испугались, что и там кто-либо из русских мог вас разоблачить?
– спросил Мерецков.

–  Естественно! Кому охота идти на виселицу или в лагерь?

Какое-то время все молчали, затем Мерецков продолжил допрос:

–  Как вы оказались за границей?

Костюк-Винтер рассказал, как он вместе с другими русскими офицерами бежал за границу на корабле из Новороссийска в 1920 году, как очутился в Германии, как вступил в бундесвер, окончил военное инженерное училище и стал офицером. А когда началась война, он попал на фронт.

–  В бойцов Красной Армии я не стрелял, и на моей совести нет ни одной жизни!
– заявил Костюк-Винтер.

–  Чем же вы занимались на фронте?
– спросил генерал Штыков.

Пленный сказал, что, как только началась война, его направили в Петсамо и он отвечал за доставку никелевой руды морским путём. Однажды транспорт, на котором везли никель, атаковала советская подводная лодка Северного флота. Две торпеды угодили в транспорт, и он стал тонуть. Костюк-Винтер оказался в воде, и его подобрали немецкие корабли, охранявшие судно.

–  Не знаю почему, но я завидовал командиру лодки, который дерзко атаковал нас, - произнёс Костюк-Винтер.
– Лодку обнаружили корабли охранения, но она перехитрила их, нырнула под транспорт и всадила в него торпеду. Я даже смеялся, когда видел, как немцы с перепуганными лицами бегали по палубе тонущего судна. Ну а когда сам очутился в воде, мне было не до смеха.
– Без всякого перехода пленный вдруг спросил: - Меня расстреляют?

–  Вашу судьбу решат соответствующие органы, - заявил Мерецков.

–  А то, что мой отец лечил вас, значения не имеет?

–  Ваш отец выполнял свой долг, долг врача Красной Армии, а я был ранен на фронте, когда завязался бой с белогвардейцами, - жёстко ответил Мерецков.

Он какое-то время помолчал, увидев, как сник пленный, и вызвал генерала Крутикова. Тот вошёл к нему с картой.

–  Посмотрели карту пленного? Что скажете?

–  Она точь-в-точь похожа на карту, которую составил штаб фронта по сведениям нашей разведки, - ответил генерал.

– Ценность немецкой карты несомненна, в ней указана численность войск и техники на каждом оборонительном рубеже. В частности, в Петсамо в землю зарыто до сотни танков. Придётся нам бросить туда наши КВ, они легко взломают передний рубеж обороны.

От доклада начальника штаба Мерецков особого восторга не испытал: всё равно надо штурмовать немецкий передний край.

–  Дайте, пожалуйста, мне воды, - попросил пленный, - и, если можно, кусок хлеба. Я двое суток просидел в штольне, прятался от часовых, а ночью перебежал к вашим окопам. С тех пор в рот ничего не брал.

Ему принесли поесть. Он жадно глотал свиную тушёнку.

–  Если желаете, я мог бы подсчитать, сколько тысяч тонн никелевой руды вывезли немцы из Петсамо на свои заводы и промышленные предприятия, - запивая еду горячим чаем, проговорил пленный.
– У меня имеются томные цифры.

–  Потом скажете, на допросе, - подал голос начальник разведки. Он взглянул на Мерецкова.
– У вас, товарищ командующий, больше к пленному нет вопросов?

–  Пожалуй, нет, хотя один вопрос я всё же ему задам.
– Мерецков посмотрел на пленного в упор.
– Вскоре после того, как я уехал из госпиталя в Москву, мне стало известно о том, что вашего отца, врача-хирурга, убили. Вы не знаете, кто это сделал?

Пленный почернел лицом.

–  Убили его два деникинца за то, что он перешёл на службу в Красную Армию и лечил красных бойцов, - глухо произнёс он.
– Один из них, Пётр Кошелев, умер под Парижем в тридцать девятом, а второй, Костя Грибов, и сейчас служит в карательной кавдивизии генерала Шкуро. Они хорошо знали моего отца.

Мерецков встал.

–  Вопросов к пленному у меня больше нет, можете его увести!

И тут случилось то, чего Мерецков никак не ожидал. Костюк-Винтер упал перед ним на колени и начал умолять не расстреливать его.

–  Я совершил в жизни ошибку, уехав за границу, - с трепетом заявил он.
– Тогда я был молод, не разобрался в ситуации. Я пошёл учиться, а за это фашисты дали мне в руки оружие и заставили воевать против своих соотечественников.
– Говорил он быстро, словно боялся, что не успеет излить душу, губы у него дрожали, голос срывался.
– Теперь я презираю фашистов...

Он хотел сказать ещё что-то, но Мерецков крикнул:

–  Встать!
– И уже тише добавил: - Я не судья и не прокурор, господин Костюк-Винтер, и не мне решать, как с вами поступить. Одно могу гарантировать: вас никто не расстреляет. Пленных мы щадим, а вы и есть пленный.
– Кирилл Афанасьевич кивнул полковнику.
– Уведите!

Пленного увели. В комнате стало тихо, слышно было, как на стене тикали часы. Сапёры нашли их где-то в сарае, починили, и они исправно ходили. Мерецков сказал:

–  Мразь! Я бы сам всадил ему пулю, но таких прав у меня нет.
– Он взглянул на безмолвно сидевшего генерала Штыкова.
– А ты чего молчал? Перед нами сидел предатель, ярый враг, а тебя, Терентий Фомич, наверное, слеза прошибла?

–  Не дури, Кирилл Афанасьевич, - хмуро отозвался член Военного совета.
– Я верю в его раскаяние, а коль так, надо ли бить пленного по башке? Тем, кто по молодости и слабой политической зрелости оказался в стане врага, нужно помочь выкарабкаться. Он же русский!