Мерецков. Мерцающий луч славы

–  Давай, сынок, вытащи эту пушку!
– кивнул своему водителю Мерецков.
– Да поживее, я тороплюсь.

Вездеход загудел, трос натянулся, как стальная пружина. Рывок - и орудие вытащили из ямы.

–  Твоя пушка, сержант, свободна!
– улыбнулся Кирилл Афанасьевич.
– Тащи её на боевую позицию. А лошадки что-то приуныли. Ты их кормил?

–  Вчера вечером давал им кукурузные кочаны, а вот сегодня с утра покормить их не удалось: в дороге во время передислокации мы попали под бомбёжку и растеряли запасы овса. Поначалу моё орудие тащили три лошади, потом одну угробил осколок. Насмерть!
– Боясь, что командующий накажет его, сержант тут же заверил, что до боевой позиции уже недалеко, за час доберутся и там он сытно накормит лошадей. Сержант сказал, что до войны у него в деревне Назарьево были лучшие рысаки во всём Зарайском районе, а уж с этими двумя лошадками гнедой масти он управится. Мерецков насторожился, слушая его.

–  Ты из деревни Назарьево?
– переспросил Кирилл Афанасьевич.

–  Истина, товарищ командующий!
– В глазах сержанта вспыхнули искорки, словно они загорелись изнутри.
– Милая моему сердцу деревушка.

–  И мне эта деревушка мила, - сказал Мерецков.
– Я в ней родился и вырос, сержант. Как твоя фамилия?

–  Из семьи Нестеровых, может, слыхали? Мой дед Егор Нестеров первым в уезде поднял красный флаг над домом купца, когда свершилась революция, а батя мой награду - серебряные часы - из рук Семёна Будённого принял, когда в девятнадцатом году громил под Ростовом деникинцев.

–  Значит, ты мой земляк?
– Мерецков подошёл к сержанту ближе и крепко пожал ему руку.
– Сражайся с немчурой, как твой батя, сынок! Мы с тобой ещё встретимся.

В штаб 2-й ударной армии Мерецков приехал под вечер. Пурга утихла, но снега намело по самое колено. Кирилла Афанасьевича встретил сам генерал Клыков. Был он среднего роста, крепкий в плечах, в его тёмно-голубых глазах таилась грусть. Он вскинул руку к шапке-ушанке, хотел было отдать рапорт, но Мерецков прервал его жестом.

–  Садись, пожалуйста!
– Сам сел рядом.
– Болеешь?

–  Что-то мотор у меня забарахлил, пришлось немного полежать.
– Клыков натужно улыбнулся.
– Ночью приступ случился, теперь уже легче.
– Помолчав, добавил: - Зарылся немец в землю, и никак его не опрокинуть. Мне бы штук сто танков, и я бы смял вражью оборону.

–  Ишь чего захотел, - угрюмо произнёс Мерецков.
– Сто танков... Ставка и половину этого не может нам дать. Москву надо отстоять.
– Кирилл Афанасьевич бегло взглянул на карту, когда оба подошли к столу.
– Я бы желал проехать с тобой на правый фланг армии, а потом заглянуть к конникам генерала Гусева. Как ты, сможешь?..

8

Из этой поездки Мерецков вернулся в штаб фронта удручённым. Глубокий снег и бездорожье исключали широкий манёвр. К тому же никак не удавалось наладить взаимодействие с командованием Ленинградского фронта. Трижды порывался поговорить с генералом Хозиным, а ему в штабе отвечали, что генерал уехал в войска.

«Наверное, Хозин сам уклоняется от разговора со мной», - подумал Кирилл Афанасьевич. Позже он писал: «Анализируя ход тогдашних событий, вижу, что и я, и штаб фронта переоценили возможности собственных войск. Не удалось нам найти также правильную форму и верные способы оперативного взаимодействия между армиями Волховского и Ленинградского фронтов. Это можно объяснить отчасти отсутствием контакта между мною и командующим Ленинградским фронтом М. С. Хозиным. В результате удары фронтов пошли по расходящимся направлениям и не совпадали целиком по времени». И всё же ряд мощных атак по немецкой обороне в середине февраля позволил расширить на несколько километров коридор, по которому продвигались наши войска. Теперь уже немцы не могли обстреливать коммуникации 2-й ударной армии.

Ночью, едва Кирилл Афанасьевич уснул, его разбудил полевой телефон. Мерецков дотянулся до стола и снял трубку.

–  Кирилл Афанасьевич, это я, Фёдор Чернов, - забасила трубка хрипловатым голосом.
– Тут такое дело... Ты не забыл своего спасителя?

–  Ты о ком, Фёдор?
– не понял спросонья Мерецков.

–  О бойце из штрафного батальона рядовом Кречете. Я посылал на него похоронку, а ты написал письмо его матери. Помнишь?

–  Ещё бы не помнить: в бою он прикрыл меня своим огнём, а сам погиб.

–  Жив он, твой спаситель!
– громко крикнул Чернов.

–  Ты что, рехнулся, Фёдор?
– едва не выругался Кирилл Афанасьевич.

–  Не сгорел он, когда «горючкой» поджигал немецкие танки. Был ранен, добрался до леса, что у самого озера, там его и подобрали моряки военной флотилии, которые взаимодействовали с войсками стрелковой дивизии генерала Князева. В тот день своим артиллерийским, огнём канонерские лодки помогли Князеву отбить атаки противника на участке Вознесенья. Тогда же был высажен отряд бойцов у леса, где твой Кречет бросал бутылки с «горючкой» в танки. Бойцы-то и нашли его у леса и доставили на корабль, а моряки выходили его. Теперь Кречет краснофлотец, плавает на канонерской лодке.

–  Ты видел его?

–  Нет, мне о нём поведал боцман корабля. Его ранило в бою, он лежал в моём полевом лазарете, а его корабль обстреливал огневые точки немцев у Каменной гряды.

–  А почему ты раньше мне о Кречете не сообщил?
– спросил Мерецков, плотнее прижимая трубку к уху: на линии появились помехи, и слышимость стала хуже.

–  Я был ранен и почти месяц пролежал в госпитале.

–  А где сейчас этот корабль? Я бы сам побывал на нём!

Фёдор Чернов сказал, что это неосуществимо. Приказом наркома ВМФ адмирала Кузнецова военная флотилия расформирована и передана в состав Волжской военной флотилии. А ещё раньше её корабли были перебазированы в Пермь для зимнего судоремонта. Ныне Кречет уже или в Перми или в Сталинграде, где находятся главная база и штаб Волжской флотилии.

–  Ладно, Фёдор, главное, что парень жив!
– чуть громче обычного произнёс в трубку Кирилл Афанасьевич.
– Я немедленно сообщу об этом его матери, она сейчас живёт у своей тёти в Москве, на Арбате, неподалёку от моего дома.

–  Как ты это сделаешь?

–  Попрошу свою жену сходить к ней. Теперь о твоём деле, - продолжал Мерецков.
– Пока ты лежал в госпитале, обязанности командира полка исполнял твой начштаба, и сразу в полку выявилась слабина, так что наводи там порядок. Сам знаешь, как тяжело нам сражаться с врагом, и тут всем надо стоять насмерть. Ясно?..

С трудом он дозвонился в Москву. Дуня была дома и обрадовалась звонку. В её голосе было столько нежности, что Кириллу Афанасьевичу вдруг захотелось увидеть её, прижать к себе...

–  Как ты, всё хорошо?
– едва выдохнул он в трубку.
– Я рад... Писем от сына нет? Жаль... Я просил его, чтобы писал тебе. Ладно, постараюсь напомнить ему... Дуняша, помнишь, я рассказывал тебе, как наша машина наскочили на вражеские танки и меня выручил боец Кречет?

–  Тебя он спас, а сам погиб?
– отозвалась жена на другом конце провода.
– Ну и что, Кирюша?

–  Жив он!
– выкрикнул Кирилл Афанасьевич.
– Такое, понимаешь, дело. Вроде как с того света боец мой явился. Он рассказал Дуне о чудесном спасении Игоря Кречета и попросил её оповестить об этом Татьяну Игоревну.

Уснуть Дуня уже не могла и долго лежала в постели с открытыми глазами: всё думала о том, как сообщить Татьяне, что её сын жив. Ведь она может разволноваться, а там и до беды недалеко.

Когда наступило утро, Дуня быстро оделась и поспешила на Арбат. Было морозно, снег скрипел у неё под ногами, как сухой хворост. После разгрома немцев под Москвой столица будто заново родилась. Из эвакуации вернулись тысячи беженцев, заработали в полную силу заводы, фабрики и промышленные предприятия. На улицах стало оживлённо, люди спешили на работу, чтобы дать больше военной продукции фронтам: угроза нового наступления врага ещё не была полностью снята.