Мэри. Не герой моего романа

В одно прекрасное утро она лежала, совсем поправившись, и наслаждалась пением птиц из раскрытого по её просьбе окна. Во время болезни мысли о мистере Треверсе словно отошли на второй план. Мэри чувствовала себя спокойно и радостно. Ей казалось - стоит только выздороветь и обязательно придут добрые вести. Лёжа в постели, в теплоте и уюте, она грезила наяву.

Сегодня она решила попросить мистера Сайлеса позволить ей встать и сняв эту ненужную повязку, наконец, взглянуть на мир, который во всех своих красках лежал за окном. Она с нетерпением ждала его прихода и вот, наконец, услышала на лестнице шаги и голоса.

– Миссис Лодж, я уже вам всё сказал, - это видимо было продолжением какого-то разговора.

– И я вам скажу ещё больше. Лучше бы вам было выдать замуж вашу дочь, как только представилась возможность. Потому что сейчас, ну вы сами понимаете, теперь на ней никто не женится.

– Но она такая своевольная...

– Знаете, в чём-то надо проявить силу и настоять на своём. Что она теперь будет делать, вы подумали?

– Я...

Мэри не расслышала, что сказал доктор в ответ. Сердце её бешено забилось. Что такое случилось? Почему она никогда не выйдет замуж? Леденея от страшной догадки, Мэри поднялась на постели, сорвала с глаз повязку и, пока они привыкали к свету, на ощупь направилась к зеркалу. Она помнила, где висело зеркало. Ни Нэнси, ни Кэтти в комнате не было. Они устали от ночных бдений и, видимо, где-то отдыхали. Мать и мистер Сайлес задержались в коридоре, долго о чём-то рассуждая. Никто не мог видеть её.

Мэри подошла к зеркалу и оперлась рукой о стену, чтобы не упасть. Из зеркала на неё смотрела совсем чужая девушка. В ней не осталось и тени былой миловидности. Худое, бледное лицо, растрёпанные волосы, тонкие руки и глаза. А самое главное глаза! Боже милосердный! Вместо левого глаза был уродливый шрам. Вот почему ей не разрешали снять повязку! А лицо! Со лба через всю левую половину лица шёл такой же безобразный и невозможно огромный шрам. Только миг смотрела Мэри на это чудо уродства, потом оттолкнула от себя зеркало двумя руками, словно оно делало ей больно, и первый раз в жизни упала в обморок.

– Мэри, милая моя, всё хорошо?
– Опять тот же голос упрямо вывел её из небытия, мешая забыться.

– Да.
– Тихо ответила девушка. Открыв глаза, точнее один, оставленный ей, словно в насмешку, она увидела бледные лица матушки и Нэнси, склонившихся над ней.

– Я рада, что у тебя всё хорошо. Ты очень нас напугала своим обмороком!
– Ответила неловко миссис Лодж, пряча глаза. Ей было тяжело говорить с дочерью.
– Я позову к тебе мистера Сайлеса.

Мэри безучастно кивнула в ответ.

– Ну вот, не уберёгся! Вы всё слышали и всё видели.
– Сказал доктор, входя к ней и широко улыбаясь, пытаясь за шутками также скрыть неловкость. Словно он разговаривал с больным ребёнком или с умалишенным.
– Раз уж так получилось - что делать? Ничего уже не сделаешь. Но я могу сказать вам, мисс Лодж - не унывайте. Всё в жизни бывает. Вы поправились - это самое главное. Здоровье у вас хорошее, а это, - доктор неопределенно махнул рукой в воздухе, не решаясь сказать слово "уродство", - не самое главное в жизни.

Мэри слушала его, горько улыбаясь. Она не возражала ничего, но её глаза, а точнее один глаз, повзрослевшей за неделю, девушки, говорил недосказанное. Мистер Сайлес смешался под этим взглядом, растерянно посмотрел на неё, быстро попрощался и вышел.

Для Мэри потянулись долгие тоскливые дни. Пока она болела, она не могла принимать гостей. Но сейчас, уже совсем оправившись - также не хотела никого видеть. Миссис Лодж вынуждена была отвечать всем на участливые и просто любопытные распросы, что дочь не принимает пока по состоянию здоровья. Но Мэри знала, что так долго продолжаться не может, что она должна будет выйти к людям. И она страшилась этого дня, страшилась неимоверно. Она попросила Нэнси купить ей самую плотную и тёмную вуаль из всех, которые можно было найти. Пусть она рисковала при этом вообще ничего не видеть, но лучше это, чем терпеть пытку и наблюдать, как все будут отворачиваться от неё.

Все эти дни Мэри не выходила из комнаты. Она заперлась и спускалась лишь в столовую. Единственный глаз её покраснел от слёз, а шрамы грозили опять воспалиться. Всего лишь совсем недавно ей казалось, что несчастья больше, чем обрушившееся на неё, не бывает. Как же она ошибалась! Каким же она была глупым и наивным ребёнком! Но период доверчивого детства слишком внезапно кончился. Впереди ей теперь не светило ничего, даже замужества. Никогда не будет ни счастья с любимым мужем, ни детей, ни уютного семейного гнёздышка. Никогда она не сможет ухаживать за дорогим её сердцу мужем, не сможет отдавать все свои чувства, знания и силы, воспитанию прекрасных малюток, которые могли бы у неё родиться. О, Боже!

Что она будет делать всю свою жизнь? Кем она будет? Мэри думала и не находила ответы на эти вопросы. Она не ждала утешения со стороны матери, да, конечно, и не могла его получить. После слов доктора, здоровье у миссис Лодж заметно ухудшилось и она сдавала прямо на глазах. Она нуждалась в утешении, но сама не могла никого утешить. А Мэри молчала. Ей не с кем было поделиться горем, которое обрушилось на неё и смяло, растоптало все мечты молодости, превратив их вместо сияющего нового дома, в груду обломков. Только Нэнси была возле девушки, только она пыталась утешить настолько, насколько допускала это её госпожа.

Мэри старалась не думать о мистере Треверсе, не вспоминать о нём. Сейчас он точно стал потерян для неё навсегда. Она слишком хорошо понимала настроения, царившие в высшем свете. Этот отравленный воздух показного благополучия, достатка и красоты, изгонявший всё иное, никогда бы не смог принять в свои ряды человека, женившегося на уродливой девушке. А что она представляла собой, чтобы мистер Треверс когда-нибудь принёс такую жертву ради неё? Нет, Мэри не смела теперь надеяться на возвращение мистера Треверса, не должна была надеяться!

Наконец, то, чего боялась девушка, произошло. Ей пришлось выйти в гостиную, в первый раз после болезни. Матушка настояла на этом. Ибо мистер Фарджел пришёл выразить свои соболезнования. А отказывать в посещении дольше - было неприлично.

Робко, страшась даже своего друга, в тёмной вуали, Мэри спустилась к полковнику Фарджелу. Худенькая, как тростиночка, хрупкая и почти сломанная, она стояла, опершись о камин.

– Мэри! Я пришёл узнать о вашем здоровье. Но я вижу, что физическое здоровье у вас почти восстановилось, а вот душевное....
– В голосе полковника послышалась жалость и участие. Он посмотрел на бледную девушку с грустными глазами и горячо добавил.
– Не отчаивайтесь, Мэри! Я пришёл поддержать вас и помочь. Не знаю, правда, будет ли какой-то толк от моей помощи... Но, в любом случае, располагайте мною!

– Спасибо, мистер Фарджел! Спасибо!
– Горячо поблагодарила его Мэри. Она не хотела жалости. Но жалость полковника была ей не в тягость. Давно лишившись отца, в эту минуту девушка нашла отеческую поддержку в мистере Фарджеле. Лёд отчаяния был сломлен. Мэри стало легче, совсем немного, но всё же легче. Она рассказала полковнику историю своего падения, умолчав, конечно, о причинах. Но, Фарджел всё-таки о чём-то догадался. И хотя о мистере Треверсе между ними не было сказано ни слова, полковник, незаметно, подвёл к этому разговор.