Мертвая женщина играет на скрипке

— Нет, — уверенно сказал я. — Мне насрать. Я тут жену ищу, а не тайны болот.

— И как успехи?

— Об этом я и хотел поговорить. Ты наверняка знаешь какой-нибудь способ отслеживать… Что-нибудь. Некий… Предмет.

— А как-то яснее ты можешь выразить свои фантазии?

— Ну вот, у меня, допустим некий… Ну, пусть будет ящик. Коробка. Я хочу его… Ну, например, дать кому-то. И узнать, куда он его понес. Есть способы?

— Как правило, уголовно наказуемые. Но! Вот, скажем, твои часы.

Петрович показал на мою руку.

— Они имеют автономный радиомодуль, который позволяет им связываться со смартом через сотовую сеть, если он расположен слишком далеко для прямой связи. Кстати, одна из функций, для которых это придумано — именно поиск потерянного устройства. Тайное слежение за чьим-то перемещением — незаконно и неэтично. Но, случайно уронив часы в коробку, ты имеешь полное право их искать. При помощи встроенной в смарт программы слежения, например.

— Спасибо!

— Не за что. Ты мог бы это прочитать в инструкции, если бы кто-то читал инструкции. Удивляюсь, зачем их пишут вообще…

— Все равно спасибо! — я покинул маленькое кафе, в котором полюбил просиживать штаны Петрович. У него тут просто офис образовался. Вот что значит хорошо сваренный кофе!

— Ну что ты приперся? — невежливо встретила меня «ИП Е. Денница». — Я же сказала, не хочет она тебя видеть.

— За блендочку спасибо сказать. Пригодилась.

— Врешь, но все равно приятно. Как будто вежливый. А на самом деле что надо?

— Скрипка ее нашлась. Хотел передать, — я положил на прилавок скрипичный футляр.

— Ладно, — поколебавшись, сказала азовка, — передам.

Она открыла защелки, заглянула внутрь, приподняла инструмент, потрясла его — но не нашла ничего подозрительного. Про скрытый кармашек для запасных струн, незаметный под мягкой обивкой, ей знать неоткуда, а тонкие смарт-часы без браслета там отлично помещаются. На руке только непривычно пусто, и Нетта дуется. Жадноватый у меня вирп, не любит терять железо.

* * *

Не будь Нетта комбинацией пикселов на экране смарта, я бы сказал, что она с похмелья. Чем дольше она живет в моих устройствах, тем более точно изображает человеческое поведение даже в мелочах. Подстраивается? Самообучается? Прав Петрович — надо какие-нибудь мануалы найти. Потом. Когда-нибудь. Сейчас кобольдесса хмурая, неулыбчивая, не скачет и избегает смотреть в глаза. Как будто ей стыдно за свое поведение. Детальность передачи этих эмоций потрясающая — ну, или, как говорит тот же Петрович, это только подсказки для мозга, который видит то, что хочет видеть. Какой-то дурной киберсолипсизм.

И все же, интересно: Нетта в игре и Нетта в смарте — это одна и та же Нетта? Если та напилась, будет ли похмелье у этой?

О боже… Что я несу… Какое похмелье? Она же нарисованная! Чего-то у меня уже крыша от всего этого едет. Надо быстренько найти жену и сваливать из этого мокрого странного города.

Однако футляр со скрипкой продолжал пребывать в подвальном магазинчике «ИП Е. Денница». Конечно, глупо рассчитывать, что его владелица все бросит и немедленно побежит доставлять инструмент в тайное убежище моей блудной супруги.

Подождем.

Настя до сих пор на меня обижалась. Это выражалось в том, что приготовленный обед она съела, уйдя с тарелкой в свою комнату, не сказав «спасибо» и не вернув грязную посуду на кухню. Я молча сходил и забрал, встреченный демонстрацией осуждающей спины. Спина выражала категорическое несогласие с моими деспотизмом и нечуткостью, ногти быстро-быстро клацали по экрану смарта.

— Как там Виталик? — спросил я, складывая скопившиеся чашки на тарелку. Если не предпринимать специальных усилий, то все чашки в доме постепенно окажутся у дочки в комнате.

— Можно подумать, тебе не все равно! — осудила меня дочь.

— Было бы все равно, я бы не спрашивал.

— А как ты думаешь? У него сестра погибла! Конечно, ему плохо! — подразумевается, что жестокий я не даю ей пойти и утешить друга.

Наверное, я не прав. Да точно не прав. Это ведь мне до такой степени не хочется туда идти, что аж колотит. Потому что это я чувствую себя виноватым, и это мне будет тяжело смотреть им в глаза. Но это категорически непедагогично. Наверное.

— Ладно. Пошли, если считаешь это необходимым.

И вышел, оставив ее судорожно собираться.

Свое представление о трауре дочь реализовала черной футболкой и черными кедами. Впрочем, вряд ли кому-то есть до этого дело. Мы шли по улице, вдвоем под одним зонтом, и она задавала мне вопросы, на которые нет, не было и никогда не будет ответов. Потому что как это ни формулируй, а суть одна — почему мы неизбежно смертны? И какого черта иногда так рано?

У меня есть что сказать на эту тему, но ничего подходящего к ситуации. Уподобляться Бабаю и пафосно разводить муде по воде я не хочу, а голая суть: «Дерьмо случается». Это чистая, но ни разу не позитивная правда.

Потеряв большую часть детства, Настя пропустила период осознания смертности окружающих, который обычно наступает лет в пять. «Мама, папа, вы же никогда-никогда не умрете?» — спрашивают вдруг осознавшие конечность бытия дети, обмирая от внутреннего понимания правильного ответа. Насте на этот вопрос уже ответила мама, и сейчас она на следующей стадии — осознании смертности себя. И все ее вопросы про Катю: «Почему, за что, как такое возможно?» — это вопросы о ней самой. Если умерла Катя — такая юная, еще недавно совсем живая, с такими же страданиями, радостями и планами на жизнь — неужели и я, Настя, тоже могу вот так, внезапно?

Можешь, дочь моя. Можешь. И ты, и я, и кто угодно. Но это нельзя говорить и об этом нельзя думать. Несть жизни в мыслях о смерти.

«Найди то, что любишь, и пусть оно тебя убьет», — написано на стене.

В «Макаре» как всегда тихо и на первый взгляд ничего не изменилось. Все так же сидят по темным углам, лица подсвечены снизу экранами смартов, тонкий цокот ногтей по экранам. Но в воздухе висит незримое осознание того, о чем мы по дороге говорили с Настей. Что смерть — это не только то, что случается с другими.

Я выразил дежурные соболезнования Антонине. Женщина выглядела не столько убитой горем, сколько какой-то… замерзшей, что ли? Она покивала, глядя на меня чуть рассеянно, и, как будто забыв о поводе, пригласила поужинать со всеми. Мне показалось неловко отказываться. Столы составили вместе, дети уселись рядом, локоть к локтю. Справа от меня уселась печальная Клюся — ее мрачная роспись стен сегодня казалась особенно неуместной. Или, наоборот — слишком уместной. Как посмотреть.

— Надо поговорить, — тихо сказала она.