Мертвая женщина играет на скрипке

— На скрипке были ее отпечатки, — напомнил я.

— Твои там тоже были, и что? Да, их сложно объяснить, но со смертью девочки это никак не связано, а дело Клюсиной мамы и так давний «висяк».

— Лайса, ты сейчас серьезно? — тихо спросила Клюся.

— Серьезнее некуда. Это распоряжение с самого верха — ты понимаешь, о ком я.

— И ты?..

— Отпусти все это, девочка. Пусть мертвые играют на своих скрипках и хоронят своих мертвецов. Не ходи их путями.

— Знаешь, — сдавленно сказала Клюся, — я лучше о тебе думала.

В глазах ее заблестели слезы и она, резко повернувшись, пошла к выходу.

— Подожди, — догнал я ее в прихожей и придержал за плечо. — Не наделай глупостей.

— Пусти, — она зло сбросила мою руку, — вам всем лишь бы лапать. Предатели и трусы. Ненавижу.

Она грохнула входной дверью и побежала вниз по лестнице. Мне послышались сдавленные рыдания.

— Говнямба, — прокомментировала ситуацию моя дочь, заткнула уши наушниками и ушла в комнату.

— Выпить хочешь? — спросила меня Лайса.

— Да что-то не очень. Спать пора уже.

— А я выпью.

Она достала из шкафчика бутылку вина.

— Открой, пожалуйста. Поухаживай за дамой.

Я отыскал в посудном ящике штопор, вскрыл бутылку, налил в бокал, поставил перед Лайсой. Она выхлебала его в два глотка и протянула снова. Я пожал плечами, но наполнил.

— Уеду я отсюда, наверное, — пожаловалась она, — видеть больше не могу этот город.

— Куда?

— Все равно. Иван вон зовет. Говорит, обеспечит работу.

— И личную жизнь?

— И ее. А что? — спросила Лайса с вызовом. — Я не могу получить простого женского счастья? Семью, например.

— Можешь, — я без напоминания подлил в опустевший бокал.

— Иван… Он неплохой. Веселый. А здесь ловить нечего. Мне тут вздохнуть не дают, и дальше капитана я не вырасту. Или вовсе выживут из полиции. А там, у них, карьера… — отчего-то голос ее сделался тоскливым. — Перспективы… Дождь еще этот вечный… Налей еще!

— Уверена?

— Плевать, лей, — Лайса уже была заметно пьяна. — И на тебя, бабушка моя хитрожопая, плевать, слышишь?!!

Она прокричала это неожиданно и громко, куда-то в сторону коридора. Я даже обернулся, ожидая увидеть грозный призрак Архелии Тиуновны, но там стояла привидением в ночнушке Настя.

— Эй, взрослые, — сказала она, — вы чего орете? Напились — ведите себя прилично.

И ушлепала босыми ногами в туалет.

Я оставил Лайсу допивать вино и ушел спать. Сначала долго не мог уснуть, размышляя, куда и за каким чертом унесло уже почти найденную Марту, потом, когда начал (или закончил) засыпать, явились бабуля с котом. Кажется, они нашли друг друга — старая ведьма и черный кот.

— Чего тебе надобно, старче? — простонал я сквозь сон.

— Встань и иди! — выдала встречную цитату Тиуновна.

— Сама иди так-то! — обиделся я. — Дай поспать человеку.

— Выйди на кухню, придурок. Сейчас же!

Я со стоном поднялся и пошел, поняв, что иначе эта навязчивая галлюцинация от меня не отстанет.

На кухне был погашен свет, и я сначала решил, что Лайса угомонилась и ушла спать. Но нет — она сидела на полу, опершись спиной о буфет, в тонкой черной ночнушке на бретельках. В окне сияла полная луна, и в полосах этого света девушка раскачивалась и не то плакала, не то стонала, не то тихонько пела. Глаза ее были закрыты. Судя по полупустой бутылке коньяка рядом, вином барышня не ограничилась. Куда ей столько с таким-то весом?

— Пошли спатеньки, жертва ночного запоя, — вздохнул я и потянул ее с пола за руки.

Она повисла как тряпка, не прекращая что-то мычать. Пришлось подхватить подмышки, обнаружив, что под короткой ночнушкой ничего нет. Я все-таки удержался от соблазна проверить, действительно ли у нее татуировка там, где мне снилось, хотя это потребовало недюжинного этического усилия. Этим воспоминанием я буду гордиться, пока старческий склероз не разлучит нас. Поправил задравшуюся тряпочку и полупонес, полуповел Лайсу в спальню. Загруженная в кровать, она перестала мычать и вдруг пришла в себя. Или ей так показалось.

— О, ты опять здесь, — сказала она томно, — иди же ко мне… Я так ждала…

Она ухватила меня за шею, неожиданно сильно потянула к себе и впилась в мои губы жарким пьяным поцелуем. Ее дыханием можно было отправить в алкогольную кому двух-трех ирландцев или одного прапорщика.

— Но-но, барышня, — осторожно освободился от объятий я, — вот это точно лишнее. Давай я тебе лучше тазик принесу. Опыт подсказывает, что он вскоре пригодится.

— Зачем тебе жена? — спросила она вдруг.

— Э… — не нашелся, что ответить, я.

Слишком философский вопрос для этого времени суток.

— Зачем тебе его жена? — спросила она снова, окончательно поставив меня в тупик. — Пусть заберет ее и уедет. Разве так нельзя?

Так, кажется, меня принимают за кого-то другого. Забавненько.

— Я не хочу с ним так поступать, — сказала она очень жалобно. — Это подло…

И вот тут, как только мне стало по-настоящему интересно, ей действительно понадобился тазик, да так срочно, что я еле успел метнуться за ним в ванную.

Через примерно минут пятнадцать откровений желудка со всей сопутствующей этому занятию эстетикой Лайса наконец уснула.

— Боже, взрослые, — встретила меня в коридоре сонная дочь, — боюсь спросить, чем вы там так громко занимаетесь. Но если именно это называется «секс», то я лучше останусь девственницей, спасибо.

— Обычное алкогольное отравление. Иди спать.

— А вы не будете больше топить в унитазе бегемота, или чем вы там развлекались?

— Бегемоты кончились. Спокойной ночи.

Дочь фыркнула недовольно и удалилась. Я принес бутылку минералки и поставил возле Лайсиной кровати, чем проявил максимум доступного мне сейчас гуманизма. Утро у нее будет хмурым.

«Экзистенциальность абстиненции», — предсказывал освещенный фонарем забор за окном.

***

Мое утро было рабочим.

— Нетта, вход!

— И ничего такого не было, — сказала кобольдесса, оказавшись со мной в комнате над трактиром.

— Ничего, — подтвердил я.