Мертвая зыбь (др. перевод)

Снова наступило молчание.

Герлоф смотрел на Юлию, явно ожидая реакции, но она не знала, на что реагировать.

– Нильс Кант, – механически повторил она. – Ну и что?

– А ты никогда не слышала это имя? Никто тебе о нем в детстве не говорил?

– Насколько я помню, нет. Но имя звучит знакомо.

– Семейство Кантов жило здесь, в Стенвике. Нильс, сын их… как говорят, в семье не без урода. Но когда ты родилась после войны, его уже здесь не было.

– Вот как.

– Уехал.

– И чем он был так плох, этот Кант? Убил кого-нибудь?

Эланд, май 1945 года

Нильс Кант так и стоял с поднятым ружьем и пальцем на спусковом крючке. В альваре все стихло – не слышно ни птичьего щебета, ни стрекота кузнечиков. И пейзаж вокруг словно бы потерял резкость и краски, стал пустым и размытым – Нильс видит только этих двух солдат в прицел ружья.

Солдаты поднялись, как по команде. Видно, что они совершенно обессилели, вставать им трудно, они опираются руками о траву, – и тут же, едва встав на ноги, поднимают руки вверх. Нильс держит их на прицеле.

– Что вы здесь делаете?

Солдаты молча таращатся на него с поднятыми руками.

Первый отступил на шаг, наткнулся на заднего и остановился. Он заметно моложе, хотя возраст определить трудно – настолько грязные и изможденные у них лица, изорванная форма, недельная щетина на щеках. Белки глаз в красных прожилках… если судить по глазам, им лет по сто, не меньше.

– Откуда вы?

Молчат.

Нильс на секунду отрывает взгляд от мушки. Никаких вещей у них, похоже, нет. Серо-зеленая солдатская форма, засаленные колени на брюках, махры на швах. У одного на колене поверх брюк грязная повязка.

Конечно, у Нильса ружье, но он все равно не может унять волнение. Надо дышать носом, и медленно, иначе прицел пляшет. Надо собраться с мыслями, голова словно стянута железным обручем.

– Nicht schiessen, – повторяет солдат.

Нильс не понимает, что тот хочет сказать, но это, похоже, тот самый язык, на котором Адольф Гитлер произносил свои речи. Они немцы. И как они сюда попали? Война же кончилась.

Наверное, морем. Приплыли на корабле. Море-то одно и то же. Балтийское.

– Вы… последуете… за… мной.

Он старается говорить медленно и раздельно, чтобы они поняли. У него в руках ружье, значит, он главный.

– Поняли, что я сказал?

Он повторяет вопрос несколько раз. Ему нравится произносить эти слова – резко, уверенно, даже если они не понимают ни бельмеса. Его это успокаивает, и даже голова стала лучше соображать. Приведет их в Стенвик, сразу станет героем. Неважно, что думают другие, – мать будет им гордиться.

Тот, что стоял поближе, быстро закивал головой и медленно опустил руки.

– Wir wollen nach England fahren, – сказал он робко. – Wir wollen in die Freiheit. [6]

Единственное понятное слово – England. По-шведски тоже так звучит. Но он совершенно уверен – никакие они не англичане. Голову даст на отсечение – немцы.

Задний тоже опустил руки и потянулся к карману.

– Нет! – завопил Нильс так, что отдалось болью в голове.

Но солдат уже сунул руку в карман.

– Руки вверх… – крикнул Нильс.

Приклад бьет его в плечо. Грохот такой, что, наверное, на материке слышно.

6

Мы хотим добраться до Англии. Мы хотим свободы (нем.).

Из дула вьется дымок, так что Нильс какое-то мгновение не видит, что произошло.

Он даже не собирался стрелять – нечаянно нажал на курок посильнее. Хотел махнуть ружьем вверх – подними, мол, руки. Но чуткий затвор сработал, и парень, стоявший первым, рухнул на землю, как от удара кувалды.

Дым рассеивается. Солдат неподвижно лежит в траве. На какую-то секунду Нильсу кажется, что он промахнулся, но тут же видит, как из разорванной гимнастерки начинает сочиться кровь – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Глаза закрыты. Помирает он, что ли?

– О, дьявол, – шепчет Нильс.

Но дело сделано. Он выстрелил, к тому же не в того, в кого следовало. Это же другой полез в карман, а этот смирно стоял с поднятыми руками и теперь вот лежит на земле и истекает кровью.

Он застрелил человека, словно зайца. Он, Нильс Кант, и никто иной.

Раненый медленно открывает глаза и пытается приподнять голову. Руки его судорожно подергиваются.

Он дышит часто, прерывисто, потом его начинает сотрясать кашель. Серо-зеленая гимнастерка почернела от крови. Вдруг он весь как-то оседает и застывает неподвижно. Глаза смотрят в небо.

Нильс переводит глаза на второго. Тот не шевелится, рот плотно сжат, глаза пустые. Он держит что-то между большим и указательным пальцами – успел-таки достать. Но это не оружие. Что-то совсем маленькое.

Похоже на маленький черно-красный камушек, который сияет, как под солнцем, хотя в альваре сегодня пасмурно.

У Нильса в руке ружье, у солдата маленький камушек. Они пристально смотрят друг на друга, не опуская глаз.

Нильс выстрелил и убил человека. Страх как рукой сняло. Он чувствует странное спокойствие. Он здесь главный. Ему ничто не грозит.

Он с шумом выдыхает воздух, подходит поближе и кивает головой на камушек.

– Ну-ка, давай его сюда.

10

И чем он был плох, этот Кант?

Герлоф не ответил на вопрос Юлии. Кивнул в сторону окна, где стояла непроглядная ночная тьма.

– Канты жили как раз тут, чуть пониже. Ты видела, наверное, – большая желтая вилла. Давно жили… задолго до того, как я построил этот дом.

– Мне помнится, там жила какая-та старенькая тетушка… Я тогда еще маленькая была.

– Мать Нильса, Вера, – кивнул Герлоф. – Умерла в начале семидесятых. А до этого много лет жила одна. Богатая была… у родни большая лесопилка в Смоланде, а у нее здесь земель было – за три дня не обойдешь. И все прибрежные. Не думаю, правда, чтобы деньги принесли ей много радости. Родственники, по-моему, до сих пор ссорятся из-за наследства, а вилла стоит и потихоньку рушится. А может, просто никто не решается в ней жить.

– Вера Кант… я ее почти не помню. Ее ведь не особенно любили в поселке?