Мертвецы сходят на берег

Рейн? Пале? Оба весьма и весьма подозрительны. Избегающий нас рыбак, несомненно, каким-то образом связан с некоторыми "чудесами" - взять, к примеру, его загадочную черную кошку. Кошка являлась в дом" и где доказательства, что она приходила одна, без хозяина? А Пале, с его извращенным интересом к сатанизму? А "находки" с эстонского корабля, которые он старательно скрывал? Между Пале и Рейном поддерживалась тесная связь - почему не предположить здесь какой-то злой умысел? Но какой?

Я не знал. Пытаясь разобраться в "причинах, следствиях и целях", которыми могла бы руководствоваться эта малоприятная парочка, я терялся в догадках. Мой здравый смысл категорически восставал против признания любых потусторонних сил. Но воображение бушевало, оно рвалось выйти из-под контроля, парализовать мою волю и наполнить душу самыми смутными и безумными страхами. От этой мысли я неожиданно для себя рассердился, плюнул в сердцах на свечку и крепко заснул.

А утро готовило новый сюрприз.

Отправляясь на ночное дежурство в желтую комнату, Танкред настоял, чтобы мы опечатали дверь "по рецепту" Карстена Йерна. По его мнению, это был превосходный способ контроля. Мы так и сделали. Надо заметить, Танкред ничуть не нервничал, напротив, его глаза сияли, как будто он предвкушал самые приятные развлечения. Последнее, что он сказал, пожелав нам около половины двенадцатого спокойной ночи: "Сегодня я намерен вырвать у старого пирата как минимум одну тайну!"

Наутро мы вчетвером - Эбба, Моника, Арне и я - поднялись наверх в надежде послушать его отчет. Наша печать на двери, как и накануне, была не тронута следовательно, никто не входил в эту дверь. Мы постучали - ответа нет. Мы отворили дверь, будучи, как нам казалось, готовыми ко всему, кроме самого невероятного факта - комната была пуста!

Окно, как обычно, было закрыто и заперто. Постель выглядела так, словно Танкред внезапно вскочил: одеяло, отброшенное в спешке, свешивалось на пол. Пижама лежала на стуле.

– Слава Богу, он хоть оделся, - провозгласила Эбба - Значит, во всяком случае, не простудится.

– Практичная ты женщина, - прокомментировал Арне и подошел к тумбочке Револьвер на месте. Однако он снял его с предохранителя, как я вижу. Вероятно, его что-то встревожило.

– Посмотрите! Пропали капитанские сапоги!
– воскликнул я.
– Вчера они стояли в этом углу!

– Вот увидите: сапоги-то его и похитили, - неловко пошутил Арне, но его замечание не прибавило нам бодрости. Он и сам был заметно бледен, а Моника раздраженно прикрикнула:

– Только избавь нас, пожалуйста, от своих нелепых шуток! Лично я не вижу ничего смешного! Если с Танкредом что-то случилось, виноват будешь только ты.

– Спокойно, ребята!
– сказал я.
– Надо подумать. Тут у меня неожиданно закружилась голова. Стараясь сохранить безучастную мину, я осторожно уселся на стул.

Но кто из нас действительно не утратил самообладания, так это Эбба.

– Во всяком случае, надо что-то предпринять! Попытаемся выяснить, куда он мог деться. Не так-то много у меня мужей, чтобы я могла спокойно лишиться одного. Верно, Моника? Давай-ка, попробуем обследовать это окно.

Она подошла к окну - Моника послушно двинулась за ней - и освободила задвижку, потом попыталась распахнуть окно, но безуспешно.

– Арне, окно заколочено? Там гвозди?

– Нет, ничего подобного. Оно, наверное, просто присохло, я ведь не открывал его с тех пор, как поставил стекло. Я не хотел рисковать: если это стекло опять разобьется, то стекольщика в Лиллезунде мне теперь не найти, как. вы знаете. Хотя возможно, это кому-нибудь покажется нелепым.

В голосе Арне звучала нескрываемая обида. Он достал сигарету и закурил, а Эбба спокойно ответила:

– Нет, почему же? Я все понимаю. Но сейчас я прошу твоего разрешения его открыть.

– Пожалуйста! Конечно! Если сможешь.

– Постараюсь, - сказала она и спросила:

– У кого-нибудь есть нож?

Я достал из кармана свой перочинный нож, открыл лезвие и хотел попытаться сам, но Эбба решительно взяла дело в свои руки. Она забрала у меня нож и принялась осторожно обрабатывать раму по всему периметру. Наконец старое дерево затрещало, рама подалась, и окно капитанской спальни с жалобным вздохом распахнулось.

– Вот видите!
– очень довольная собой, проговорила Эбба.
– Из меня вышел бы неплохой грабитель.

Она выглянула наружу и стала внимательно осматривать наружную стену и угол дама. Потом она посмотрела вниз и вскрикнула.

– Что там?
– спросил я.

Мы стояли позади нее, крайне заинтригованные.

– Посмотри сам!
– заявила она тоном триумфатора.

Там, куда она указывала, был виден еще один небольшой причал, полускрытый крупной скалой, выдающейся в море. На краю мостков стояла... пара сапог! Неужто сапог" капитана?

– Ну, кажется, я наконец кое-что поняла... Не такая уж жуткая тайна... Арне, тащи свой фонарь, я поведу вас в экспедицию!

Мы вышли из комнаты и спустились вниз. Эбба с усердием юного терьера мчалась впереди. Ее личико светилось воодушевлением: исчезновение супруга, кажется, вызвало у нее лишь новый прилив энергии.

У мостков была привязана небольшая лодочка, и пока я с тупым изумлением таращился на сапоги - разумеется, это были знакомые нам капитанские сапоги Эбба спустилась в лодку.

– Идите ко мне!
– крикнула она.
– Все на борт! И отвяжите канат.

Арне озадаченно спросил:

– Ты полагаешь, нам надо куда-то плыть?

– Непременно. Прогулка перед завтраком поднимает аппетит. Морские гонки... на пять метров. Ну, залезай!

Моника уже была в лодке, мы с Арне последовали за ней, прихватив причальный канат. Эбба устроилась на носу в необычной позе: она легла на живот.

– Пригнитесь!
– скомандовала она.
– В голубой грот!

Полный вперед!

Она ухватилась за одну из свай и направила лодку под причал. Пройдя пару метров под мостками, мы, к моему удивлению, проникли вглубь скалы. Стало темно и гулко. Я выпрямился и поднял голову. В лодке свободно можно было сидеть. Арне зажег фонарь. Мы находились в довольно просторной пещере.

– Дай-ка мне лампу, - сказала Эбба.

Арне повиновался. Эбба посветила вперед. Прямо по носу лодки возвышалась глухая скала. Мы подобрались к ней поближе. Эбба внимательно осматривала поросшую водорослями поверхность скалы, держа фонарь то в одной, то в другой руке, пока, наконец, не воскликнула: