Мерзость

Таким образом, выше 8000 метров — чуть больше 24 000 футов, на пятьсот с лишним футов выше, чем то место, где мы спим сегодня на Северном седле, — в будущей «зоне смерти» задерживаться дольше необходимого абсолютно исключено. Выше 8000 метров вы просто умираете — в буквальном смысле, каждую минуту, которую проводите на такой высоте. Технический термин этого процесса — некроз. Доктор Пасанг объяснил, что при этом не только отмирают миллионы нервных клеток — остальной мозг из-за недостатка кислорода тоже не может нормально функционировать, кровь становится густой и вязкой, а остальные органы начинают увеличиваться в размерах (как уже увеличилось сердце у всех нас, даже у шерпов), в буквальном смысле грозя разорваться и просто отключиться, перестать работать.

Пульс у нас давно уже участился до 140 ударов в минуту или даже больше, из-за чего каждый шаг вверх или легкая физическая нагрузка становятся не просто трудными, но и опасными. В тщетной попытке доставить больше кислорода к мышцам и мозгу кровь в наших жилах уже загустела, с каждым часом пребывания на этой высоте и с каждой попыткой подняться еще выше увеличивая риск смертельно опасного инсульта или тромбоза. Любопытно, что, поскольку из-за недостатка кислорода кровь стала темнее, наши лица, губы и конечности приобрели голубоватый оттенок. И только периодическое подключение «английского воздуха» позволяет нам избавиться от самых серьезных проблем.

А до вершины еще 5500 футов.

Подумав, что скоро нам придется спуститься, я, тем не менее, глубже зарываюсь в пуховый спальник и снова проваливаюсь в сон, предварительно сделав глубокий вдох из кислородного баллона, отчего согреваются замерзшие ноги.

Затем кто-то или что-то вваливается в палатку, и я резко просыпаюсь и пытаюсь сесть. Получается с третьей попытки.

Реджи нет. Мелькает мысль: «Пошла в туалет?», но затем я замечаю, что ее спального мешка тоже нет.

В проеме двери появляется Дикон, а за ним — снежный вихрь и стена холодного воздуха. Если бы не красные повязки, которые он вчера повязал на рукава своего пуховика, я бы его не узнал: он с головы до ног покрыт снегом и льдом, летный шлем, балаклаву и очки обрамляют сосульки, а огромные внешние рукавицы гремят, когда он пытается их снять. На спине Дикона обледенелый кислородный аппарат, но маска не надета, и я не сомневаюсь, что регулятор поставлен в положение «Закрыто».

— Холодное утро, — сообщает он, тяжело дыша.

Я вытаскиваю часы. Начало восьмого.

— Где ты был, Ри-шар? — спрашивает Жан-Клод. Я замечаю, что борода у него растет аккуратнее. У меня просто щетина, которая все время чешется.

— Просто смотрел, можно ли пройти на Северный гребень, — отвечает Дикон. — Нельзя.

— Снег? — спрашиваю я.

— Ветер, — отвечает Дикон. — Должно быть, больше ста двадцати миль в час. Я пытался подняться по плитам, наклонившись вперед так сильно, что носом едва не касался гранита.

— Один? — В голосе Жан-Клода слышен упрек. — Нам ты бы не советовал этого делать.

— Знаю. — Дикон нащупывает нашу печку «Унна» в тамбуре палатки и пытается окоченевшими руками зажечь спичку и поднести ее к печке; ветер каждый раз ее задувает. — К черту, — бормочет он и вносит печку внутрь — очередное грубое нарушение правил пожарной безопасности. Я зажигаю твердое топливо, и Дикон ставит печку с котелком снега в защищенный от ветра угол тамбура.

— Не думаю, что сегодня мы доберемся до пятого лагеря, — говорит он, расстегивая верхнюю одежду, словно в палатке не отрицательная температура, а тропический климат. — Я заглянул в палатку и всех их разбудил. Реджи уже встала, возится с печкой, которая никак не хочет кипятить воду. Очевидно, сегодняшнее утро наградило их бессонницей, головной болью, одышкой, замерзшими ногами, першением в горле и мрачными мыслями.

Белые зубы Дикона сверкают сквозь сосульки, которые все еще свисают с его отрастающей бороды.

— Думаю, эта прекрасная стерва, гора, уже объявила нам войну, друзья мои. Бог, боги, судьба или случай дают нам возможность принять этот вызов. — Внезапно он снимает внутреннюю варежку и шелковую перчатку и протягивает мне посиневшую правую руку. — Джейк, я приношу свои глубокие, искренние и безоговорочные извинения за свой глупый поступок, за то, что вчера забрал и выбросил твою книгу. Мое поведение непростительно. Я куплю тебе другой экземпляр — и даже добуду для тебя автограф Бриджеса, — как только мы вернемся из этого путешествия.

По мне, это достойное предложение — Роберт Бриджес с 1913 года является поэтом-лауреатом.

Я не знаю, что сказать, и просто пожимаю протянутую руку. Такое впечатление, что держишь в руке брусок мороженой говядины.

Входит Реджи и зашнуровывает за собой клапан палатки. На ней полный комплект одежды на пуху. Единственное, что помешало бы ей начать восхождение прямо в том, в чем она была, это меховые ботинки «Лапландер», которые мы предпочитали носить в лагере, пока сушатся наши обычные альпинистские ботинки. У этой обуви относительно мягкая подошва, которая не подходит к почти отвесным склонам из скал, снега и льда.

— Тенцинг Ботиа болен, — говорит она без всяких предисловий и даже не здороваясь. — Его рвало последние шесть или семь часов. Нужно спустить его… как минимум в третий лагерь, но лучше еще ниже.

Дикон вздыхает. Предстоит принять трудное решение. Если мы останемся здесь, в четвертом лагере на Северном седле, то будем слабеть с каждым часом, но это удобная позиция для прорыва в пятый лагерь на Северном гребне, если погода улучшится. Однако улучшения погоды можно ждать неделю или больше. Но если мы спустимся, то за это придется очень дорого заплатить в смысле логистики. Третий лагерь у подножия ледяной стены до отказа заполнен шерпами — в палатках нет свободных мест. Часть людей, скорее всего, страдает от высотной болезни, и их придется эвакуировать в базовый лагерь. Наш груз — для пятого и шестого лагерей, а также для поисков Персиваля — распределен между первым и четвертым лагерями, и тщательно спланированный график доставки со сменными командами шерпов теперь летит к чертям.

Я знаю, что до сих пор каждая из экспедиций на Эверест — все три — сталкивалась с той же проблемой, вне зависимости от тщательности составления плана и количества носильщиков, но для нас, собравшихся в хлопающей от ветра палатке Уимпера на высоте 23 000 футов, это слабое утешение.

— Я отведу Тенцинга вниз, — предлагает Жан-Клод. — Со мной пойдет Тейбир Норгей.

— С Тейбиром все в порядке, — сообщает Реджи. — Просто устал.

— Тогда он в состоянии помочь мне с Тенцингом на закрепленных веревках, — говорит Же-Ка. — И мы вдвоем поможем Тенцингу спуститься во второй или в первый лагерь, если нужно.

После минутного размышления Дикон кивает.

— Если мы спустимся все вместе, то выселим из палаток третьего лагеря шестерых шерпов.

— У нас остались только три жумара для подъема и спуска по веревкам, если нам придется последовать за тобой или ставить веревки выше, — говорю я. Такое впечатление, что мысли пробиваются сквозь вату.

— Я еще не забыла, как завязывать фрикционный узел, — замечает Реджи.

Мне хочется хлопнуть себя ладонью по лбу. Как быстро мы привыкли к новому снаряжению. Фрикционный узел на закрепленных веревках при спуске, наверное, даже безопаснее механической игрушки, придуманной Жан-Клодом. Не так удобно, зато надежно.

— Значит, троим — Джейку, леди Бромли-Монфор и мне — по-прежнему предстоит решить, как долго мы останемся здесь, — говорит Дикон сквозь обледеневшие усы. — Мы будем пользоваться кислородными баллонами ночью, если почувствуем себя плохо, но нет никакого смысла просто сидеть здесь и расходовать «английский воздух». Поэтому придется поднимать сюда еще два комплекта кислородных баллонов для пятого и шестого лагерей… не говоря уже о попытке взойти на вершину или о продолжительных поисках лорда Персиваля и Майера… Ровно столько у нас осталось в резерве. Есть какие-нибудь предложения, что нам троим делать дальше?