Мещане

Опешенный таким быстрым уходом, Тюменев тоже последовал за ней.

Приехал действительно Янсутский, а вместе с ним и граф Хвостиков.

Все заметили, что на обоих лица не было, особенно на Янсутском, который позеленел даже.

– Извините, Александр Иванович, - начал он, - я несколько опоздал, дела меня задержали, но я все-таки непременно желал навестить вас, а потом вот и за ней заехал!

На последних словах Янсутский указал головой на Мерову, которая смотрела на него с некоторым недоумением и вместе с тем принялась глазами отыскивать свою шляпку.

Тюменеву Янсутский сначала было издали поклонился; но тот на этот раз сам протянул ему руку. Янсутский объяснил эту благосклонность Тюменева тем, что он покормил его обедом.

Доктор, бывший тоже домашним врачом Янсутского, не выдержал и спросил его:

– Правда, что Хмурин обанкрутился?

– Совершенная правда!..
– отвечал Янсутский.
– Мы сейчас от него.

– Что же он говорит?.. Как сам объясняет свое банкротство? расспрашивал доктор.

– Как он объясняет? Добьешься толку от этого кулака и мошенника!.. бранился Янсутский.
– По его, все от бога произошло: "Бог, говорит, дал, бог и взял!.." А у вас его акции еще на руках?
– спросил он Домну Осиповну.

– Ни одной нет: я тогда же их отправила к мужу в Петербург, а он их там продал!
– мгновенно придумала та и вместе с тем делала аккуратнейший счет своему выигрышу, так как пулька кончилась.

– Счастливица!
– произнес Янсутский.

– А вас Хмурин зацепил немножко?
– спросил Бегушев.

– Не немножко!.. Напротив, очень множко... Россия - это такая подлая страна, что...
– Янсутский, не докончив своей мысли, обернулся к Меровой: Если вы хотите, так поедемте!

– Да, я поеду!
– отвечала та, надевая шляпку, которую уже держала в руках.

Несмотря на свою непрактичность, Мерова, однако, поняла, что с Янсутским что-то такое очень нехорошее случилось.

– Вам лучше в Петербург ехать... Там главные операции Хмурина... Очень может быть, что он фальшивый банкрот!
– посоветовал Тюменев Янсутскому.

– Это даже наверное можно сказать!
– подхватил тот с окончательно искаженным лицом.
– Я на днях же переезжаю совсем туда!

– А вы?
– обратился Тюменев к Меровой.

– Не знаю!
– отвечала она.

– Конечно, переедет! Нельзя при таком положении дел жить на двух квартирах, - объяснил откровенно Янсутский и через несколько минут уехал вместе с Меровой.

Вслед за ним поднялся и доктор, получивший, по обыкновению, от Домны Осиповны десять рублей за визит, каковой платой он остался более чем когда-либо недоволен.

– Там банки лопаются, в которых теряешь последнее, а они платят всё по десяти рублей!
– проговорил он, садясь в карету и с досадою засовывая бумажку в карман.

Остаток вечера у Бегушева провели в разговорах о Хмурине.

– Его крах вас тоже, кажется, поразил?
– спросил Тюменев графа Хвостикова.

– Очень!.. Я с ним большие дела имел!
– отвечал тот, хотя в сущности он никаких с Хмуриным дел не имел, а получал от него иногда небольшие поручения, за которые и попадало ему рублей пятьдесят - сто.

Граф Хвостиков сидел после того около часа. Он все дожидался, не оставят ли его ужинать, но Бегушев не оставил, и граф, делать нечего, невесело простился и невесело побрел пешком на свою скудную квартиру.

По уходе его Домна Осиповна тоже начала собираться и сказала Бегушеву, что она забыла в его кабинете одну пещь. Бегушев понял ее и провел в свой кабинет. Там Домна Осиповна объявила ему, что ей целый вечер ужасно хотелось поцеловать его, что она и намерена исполнить, и действительно исполнила, начав целовать Бегушева в губы, щеки, глаза, лоб. Он никогда почти не видал ее такою страстною.

Домна Осиповна очень счастлива была, во-первых, тем, что муж уехал, а потом оттого, что она не попалась на хмуринских акциях.

Глава IV

Бегушев хоть и выздоровел совершенно, но сделался окончательно мрачен и угрюм характером: не говоря уже о постоянно и тайно питаемом презрении к самому себе, он стал к другим людям еще более подозрителен. Домна Осиповна в этом случае тоже не избегнула его взгляда, или, лучше сказать, этот взгляд Бегушев по преимуществу устремил на нее. Раз они ехали вместе в город. Проезжая мимо Иверской{128}, Бегушев сказал Домне Осиповне:

– Заедемте помолиться!

– Что за пустяки?
– возразила она, будучи вполне убеждена, что Бегушев - совершеннейший богоотступник.

Тот посмотрел на нее сурово и вечером, когда Домна Осиповна приехала к нему, он ее спросил, почему она не хотела заехать помолиться.

– А разве ты желал этого?

– Желал.

– Для чего?

– Для того, что слез и горя там излито много, много горячих молитв вознесено к богу. В таких местах мне представляется, что самый воздух пропитан святыней и благочестием.

Домна Осиповна ничего не поняла из этих слов Бегушева.

– А в церковь вы иногда ходите?
– выведывал он ее.

Домна Осиповна заметила это и сделалась осторожнее в ответах.

– Конечно, хожу!
– отвечала она.

– Почему же вы церковь предпочитаете часовне?

– Ах, боже мой, в церкви нас венчают, причащают, крестят, отпевают...

Из такого мнения Домны Осиповны Бегушев заключил, что настоящего религиозного чувства в ней совсем не было и что она, не отдавая себе отчета, признавала религию только с формальной и утилитарной стороны, а это, по его мнению, было хуже даже, чем безверие нигилистов: те, по крайней мере, веруют в самый принцип безверия. Сам Бегушев, не признавая большой разницы в религиях, в сущности был пантеист, но вместе с тем в бога живого, вездесущего и даже в громах и славе царствующего любил верить. Представление это он вынес еще из детства: Бегушев вырос и воспитывался в благочестивом и нравственном семействе.

– А когда умирать придется, тут как?
– вздумал он попугать Домну Осиповну.

– Умру, как и другие умирают, - отвечала она, даже рассмеявшись.

– А страх, что будет там, "в безвестной стороне, откуда нет возврата, нет пришлецов"?..
– прочитал ей Бегушев тираду из "Гамлета".

– Я никогда не думаю, что будет там, - объяснила с своей стороны Домна Осиповна, - скорее всего, что ничего! Я желаю одного: чтобы меня в жизни любили те люди, которых я люблю, и уважали бы в обществе.