Мещане

– Очень понятно это!..
– вмешался опять в разговор Тюменев.
– Он брал предприятие за предприятием, одно не успеет еще кончить - берется за другое, чтобы и там успеть захватить деньги; надобно же было этому кончиться когда-нибудь!

– Но по общей молве Хмурин, - извините вы меня, - никогда не был таким, - возразил довольно резко доктор.

Он не знал собственно, кто такой был Тюменев. Бегушев, знакомя их, назвал только фамилии, а не пояснил звания того и другого.

– Напротив, он никогда иным не был, - продолжал Тюменев.
– Мне самому весьма часто приходилось обсуждать в совете самые нелепые, кривые и назойливые его ходатайства.

Тут Перехватов понял, с кем он беседует, и мгновенно исполнился уважения к Тюменеву.

В это время в диванную впорхнула m-me Мерова.

– Я непременно хотела быть у вас, - заговорила она своим детским голосом и крепко пожимая и потрясая своей маленькой ручкой могучую руку Бегушева.
– Папа тоже непременно хотел ехать со мною, но сегодня с утра еще куда-то ушел и до сих пор нет. Я думаю: "Бог с ним", - и поехала одна.

– Благодарю вас за участие, - говорил ей Бегушев.

Мерова, повернувшись, увидала Тюменева и почти вскрикнула от удивления.

– Вы никак, вероятно, не ожидали встретить меня?
– проговорил тот, протягивая ей с заметною радостью руку.

– Никак!
– отвечала она, пожимая его руку.

С Домной Осиповной Мерова дружески поцеловалась. Все уселись. Прокофий внес на серебряном подносе в старинном сервизе чай. Печенья от Бартольса было наложено масса. Принялись пить чай, но беседа была очень вяла, так что Домна Осиповна не удержалась и спросила:

– А что, мы сегодня в карты будем играть?

С тех пор как Бегушев стал поправляться, у него каждый вечер устраивались карты. Играли он сам, доктор и Домна Осиповна. Последняя находила, что больного это очень развлекало, развлекало также и ее, а отчасти и доктора. Они обыкновенно всякий раз обыгрывали Бегушева рублей на двадцать, на тридцать.

– А вы будете тоже играть?
– прибавила она Тюменеву, вспомнив об нем.

– Я не играю!
– ответил тот.

– В таком случае и мы не будем играть!
– проговорила Домна Осиповна, взглянув на Бегушева.

– Нет, отчего же, играйте!.. Пожалуйста, играйте!
– упрашивал Тюменев.
– Я даму буду иметь: вы, конечно, тоже не станете играть?
– отнесся он к Меровой.

– Да, я не играю!
– ответила та.

– В таком случае я буду занимать вас и буду вашим cavalier servant*.

______________

* кавалером (франц.).

– Будьте!

– Вы позволите мне вашу руку?

Мерова подала ему руку и почувствовала, что рука самого Тюменева слегка дрожала, - все это начало ее немножко удивлять.

– Вы незнакомы с убранством дома Александра Ивановича?
– продолжал он.

– Нет.

– Угодно вам взглянуть?.. Оно замечательно по своему вкусу.

– Хорошо!
– согласилась Мерова.

Они пошли в зало.

– Тюменев, я вас понимаю!..
– крикнула им вслед Домна Осиповна, усаживаясь с Бегушевым и доктором за карточный стол.

Тюменев на этот раз ничего ей не ответил и только усмехнулся.

– В чем Домна Осиповна понимает вас?

– спросила его Мерова.

– О, она целый день надо мной подтрунивает и, может быть, права в этом случае!
– произнес Тюменев с сентиментально-горькой усмешкой.

В это время они проходили уже гостиную.

– Посмотрите: это настоящий Калям{124}!
– говорил Тюменев, показывая на одну из картин и, видимо, желая привести свою даму в несколько поэтическое настроение.

– Калям?
– повторила равнодушно Мерова.

– Да!..
– протянул Тюменев и довольно сильно пожал локтем ее руку.

Мерова поспешила освободить от него свою руку.

– А эта женская головка, - продолжал, не унывая, Тюменев и показывая на другую картину, - сколько в ней неги, грации... Как, вероятно, был счастлив тот, кто имел право целовать эту головку.

– А может быть, ее никто и не целовал!
– возразила Мерова.

– Нет! Непременно целовал!
– воскликнул Тюменев.
– Я неисправимый поклонник женской красоты, - присовокупил он, и что-то вроде вздоха вылетело из его груди.

– Вы?
– переспросила его Мерова.

– Я!.. И убежден, что человек, который имел бы право вас целовать... О! Он был бы счастлив бесконечно.

Тюменев, как мы видим, не совсем искусно и тонко любезничал и с Домной Осиповной и с Меровой; привычки не имел на то: все некогда было - служба!

– Не полагаю, чтобы был счастлив!
– возразила Мерова.

В маленькой гостиной они уселись рядом на диване.

– Знаете что, - начал Тюменев, окончательно развернувшийся, - в молодости я ужасно был влюблен в одну женщину!.. (Никогда он во всю жизнь свою не был очень влюблен.) Эта женщина, - продолжал он, делая сладкие глазки и устремляя их на Мерову, - как две капли воды походила на вас.

– На меня?.. Но что же из этого?
– спросила она.

– То, что вы поэтому - мой идеал!
– больше как бы прошептал Тюменев.

– Вот как!.. Это очень лестно!
– проговорила Мерова негромко.

– Лестно, но и только?
– спросил Тюменев.

– Чего же вам еще?
– отвечала Мерова.

– Маленького участия, маленького сожаления!
– говорил Тюменев нежным голосом.

Сильно можно подозревать, что над всем этим объяснением Мерова в душе смеялась; но по наружности была совершенно серьезна.

– Фи!.. Сожаления!..
– произнесла она с маленькой гримасой.

– В таком случае дайте мне чувство ваше, - шептал Тюменев.

– Если оно будет!
– отвечала Мерова, пожимая своими плечиками.

Послышался звонок; Прокофий поспешил отворить дверь.

Мерова прислушалась, кто именно приехал.

– Это, должно быть, Петр Евстигнеевич, - проговорила она и, проворно встав с дивана, пошла к играющим в карты.

Мерова по опыту знала, что если бы ее Петр Евстигнеевич увидел, что она вдали от прочего общества сидит вдвоем с мужчиной, так не поблагодарил бы ее; разрешая себе всевозможные шалости, он не позволял ей малейшего кокетства с кем бы то ни было.