Мешок историй про шалого малого
Шрифт:
— Не задолбало однообразие? А? Красавчик? Поехали ко мне, выпьем по бокалу хорошего вина, — сладко улыбаясь кошачьей улыбкой, говорила она, легонько трогая Николая за мошонку. Чтобы не обидеть Тоню, Николай отвечал всегда расплывчато: «Не сегодня!». Но оба они знали, что до главного не дойдет. И причина была не в том, что Николай был директором пиар-агентства, а Тоня всего лишь секретарша, а в том, что Колька безумно любил свою красавицу-жену, Маринку-блондинку. Любил страстно, беззаветно, безумно, бездумно, беспричинно, до потери сознания, до сладкой боли в паху. Несмотря на то, что вместе они уже жили три года, несмотря на маленькие ссоры и неурядицы, несмотря на разницу в возрасте (Маринка была старше Николая на пять лет) и в темпераментах (Маринка была холерик, а Николай меланхолик, она была жаворонок, а он — сова), на социальный статус (Николай
Благополучно миновав пост ДПС, Николай свернул в переулок Паганини и, припарковавшись на привычном месте, возле мусорного бака, мечтательно потянулся. Он чувствовал себя самым счастливым человеком на этой маленькой планете. В окне его квартиры горел свет. И этот свет согревал Николая, словно маленький неугасимый костер. Николай совсем недавно понял, что Счастье человека имеет материальное воплощение! Да, да! Это не абстрактная категория! И сейчас, через пять минут, он обнимет свое маленькое, пахнущее дорогим табаком и красным вином счастье.
— Любимая моя, свинюшечка! — вслух произнес с нежностью Николай. Он так в шутку, ласково называл свою Маринку за ее невинную безалаберность и трогательную, детскую рассеянность. То она свои грязные трусы по комнате раскидает, то окурок затушит в сковородке, то вообще заснет в коридоре, перебрав, по рассеянности, красного портвейна.
— Опять ты вина, по рассеянности, перебрала, свинюшка ты моя? — смеясь, нарочито сурово, частенько выговаривал он ей, возвращаясь после смены.
Никогда в жизни Николай еще не встречал такой невероятно желанной женщины. Хотя, в его бурной студенческой жизни девичья ротация превышала все мыслимые показатели. Но это была чистая механика. Он даже не помнил имен многих из них. С Маринкой было все иначе. Это были неземные ощущения, словно свалившиеся на него из ушата Вселенной. Он хотел ее всегда и везде, спереди и сзади, сбоку и сверху. Худой и невзрачный на вид, рядом с ней он становился неистощимым и могучим Зевсом.
— Ты у меня прямо как инопланетянка! — откинувшись на подушку, потный, обессиленный и счастливый, бормотал ей всякий раз Николай после бурного соития.
— А я и есть инопланетянка! — смеясь своим переливчатым смехом, отвечала Маринка, — вот видишь это кольцо? — она приближала к его глазам бурое, неровное кольцо из серебристого металла, надетое на средний палец, — Это кольцо с планеты Лиоэау. Его носила сама Нефертити!
— Фантазерка ты моя! — смеялся он, ласково поглаживая ее по шершавому лицу, — Нефертити такое кольцо носить не будет! Оно же из простой железки! Вот вам Кольцо от Нефертити! А вы, товарищ, не пердите!
— Это не железка, а неочищенный, облегченный гафний! У вас он в космических техно-лологиях используется… А на Землю оно попало с Лилит, — не обращая внимания на насмешливый тон Кольки, задумчиво говорила Маринка, — Лилит родилась на Лиоэау. А после того как оставила Адама, передавала его по наследству своим дочерям. Это кольцо давало необыкновенную силу ее обладательницам. Силу и свободу…
— Лилит-Лилит — в воде пердит! Да? Выпил стопку — колечко тебе в попку? Да? — глупо смеялся от собственных острот счастливый Колька.
Николай взял с переднего кресла букет гвоздик, купленных по пути в киоске, у метро, и вышел из машины. В лифте он повстречался с небритым и помятым Леней Козолупиным, соседом сверху.
— Маринке? — кивнув на букет, спросил Леня, дыхнув на Николая тяжелым двухнедельным перегаром.
— Маринке, — улыбнулся Николай, — А ты что, без цветов?
— Моя не заслужила! — хитро рассмеялся Леня.
Берег Прорвы был вязкий и плавучий, и ноги Николая спустя некоторое время всасывала в себя ненадежная земная слизь, сплетение белокрыльника, багульника, трав, корней и мхов. Берега качались под ногами, как гамак. Под тощей травой стояла бездонная вода. Шест легко пробивал берег и уходил в трясину. Брат привязывал длинную лесу к кустам багульника или к деревцам молодой ольхи и ждал, пока куст багульника не начинал рваться и метаться, как живой, когда начинало клевать. Он методично вытаскивал черных окуней, на зависть Николаю, у которого с уловом было что-то не очень…
— Ну что, братишка, не идет к тебе рыба?
— Не идет! — грустно улыбался Николай.
— Ничего! Повезет в любви! У тебя с любовью-то как? Не ссоритесь со своей? Она же у тебя
с гонором!— Да всяко бывает, брат. Это же жизнь!
— Это верно, — согласился Матвей, — Так вот к вопросу о женской неуемной похоти: знаешь ли ты, Колька, что в древности существовал такой справедливый, душевный обычай: муж по закону гостеприимства обязан был уступить на ночь свою жену усталому путнику.
— Почему же он — справедливый? Я был бы против, того, чтобы какой-то путник с моей женой…
— Но согласись, братишка, что муж-то топчет свою жену, почитай, каждый день, а путник ни разу не топтал, и вообще, в пути слегка воздержался.
— Чудовищный обычай!
— Но по сути — правильный! И если ты помнишь историю, то Елена Прекрасная (из-за которой развязался вооруженный Троянский конфликт) как раз была сладким плодом такой вот случайной связи. Царь Тиндарей гостеприимно пустил переночевать к своей жене молодого красавца-чужеземца, и она вскоре после его отъезда, понесла. Елена родилась такой же красивой как чужеземец, только с грудями и манящим, курчавым лоном. Остальные дети Тиндарея были не уродами, но и не красавцами. Примерно в 12 лет, с легкой руки Тезея (ой, с руки ли?), красавица Елена легко рассталась с такой сомнительной добродетелью, как девственность. Родила от него Ифигению, которую удочерил Агамемнон. А потом пошло-поехало. Эта вертихвостка удачно выскочила замуж за Менелая и уехала в Спарту. Троянский красавец ловелас, Парис, в это время тоже был женат. Менелай принял его у себя дома как человека, накормил, искупал, спать уложил. А Елена втюхалась в него по уши и сбежала с ним! А этот гад, ворюга, еще и сокровища менелаевские прихватил! Ну, как тут не навалять ему по наглой харе! Рогоносный Менелай собирает братву и плывет на разборку в Трою. После того как Париса замочил Филоклет, Елена тут же нашла утешение в объятиях свояка Деифоба. А хули ей горевать: женский век кроток, как хуй коммуниста! А потом Менелай захватил предательницу коварную, хотел замочить ее мечом, но увидев ее грудь, передумал. Решил сначала их помять. Но как-то забылся, и они помирились. Но, правда, осадок остался. А то! Сколько славных воинов сложило головы в том нелепом десятилетнем кровопролитии из-за распутной бабы! Уж и забыли, за что воюют! Сколько непокрытых, нетоптанных, необласканных женщин осталось и в Спарте и в Трое! Но возмездие настигло Елену после смерти Менелая. Его внебрачные сыновья выгнали легкомысленную мачеху на остров Родос. Сейчас там живописный курорт. Я там бывал раза три. А тогда была ссылка! Соответственно, следует ожидать, что когда-нибудь наш Нерчинск и Тобольск тоже станут курортами! Так что, изменщицы коварные, знайте, справедливость все равно восторжествует, и рога ваших мужей достанут вас даже с того света! — сурово, словно прокурор, обратился в пространство Матвей.
— Мотя! Брат! Гля! Ля! Клюет! Блядь! Клюет! Тяни! — закричал вдруг истошно Николай.
Матвей подсек. Удилище согнулось в дугу, леска со свистом врезалась в воду. Невидимая рыба туго и медленно водила леску по кругам. Солнечный свет упал на воду сквозь заросли ветел, и Николай увидел под водой яркий бронзовый блеск: это извивалась и пятилась в глубине пойманная рыба. Матвей вытащил ее через минуту. Это оказался громадный линь, со смуглой золотой чешуей и черным плавниками. Матвей гордо бросил рыбу в ведро. Линь поднял там настоящую революцию, норовя выскочить обратно в реку.
— Это было в городе Риме, — запел вдруг Матвей, чистым, приятным тенором.
Там служил молодой кардинал, Утром в храме махал он кадилом, А по ночам на гитаре играл. В Ватикане пошел мелкий дождик, Кардинал собрался по грибы, Вот подходит он к римскому папе — Папа! Папа! Ты мне помоги!..
Николай вышел из кабины лифта и осторожно, словно тать, старясь не шуметь, открыл своим ключом двери. Тихие, умиротворенные звуки музыки Judas Priest доносились из комнаты. Двери ванны были приоткрыты, и оттуда раздавались всплески. Николай просунул в щель букет и тихонько пропел тонким голоском:
— Лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю, пуки-пуки, аси-маси-за-ка-ка-си, уси-пуси-ку-лю-люу-у-у-у-у-у-а-а…
— Блять! — услышал он грубый, короткий, словно выстрел, басовитый вскрик. Николай испуганно вздрогнул и отпрянул. Что за черт? Придя в себя, он снова осторожно заглянул в ванну. Задом к нему, подпрыгивая на одной ноге, стояла мокрая, волосатая, исполинская фигура, принадлежавшая, несомненно, не Марине, а незнакомому мужлану. Причем, очень здоровому. Вода стекала с его волосатого тела на пол, образовав лужу.