Месма

Но девушка уже шла обратно к крыльцу, не оглядываясь, и Владу не оставалось ничего иного, как молча последовать за ней. Никто из ожидающих в очереди не проронил при этом ни слова: по всему было видно, что Самсониха сама определяла – кому и когда к ней входить. Порядок очереди ее ничуть не занимал.

Войдя в горницу, Влад снова поразился тому, какая непомерная сила исходила от этой красивой и такой необычной женщины-великанши! Он как будто впервые увидел ее… и ему невольно подумалось:

«Такая женщина и вправду льва голыми руками, наверное, победит…».

Как и в первый раз, под прямым и пронизывающим взглядом ведуньи он ощутил непрошенную робость и растерянность. Влад поздоровался – смущенно и негромко.

– Ну, здравствуй, - отозвалась Самсониха своим рокочущим голосом, в котором, однако, явно ощущалось материнское тепло. – Присаживайся… милок!

Влад поблагодарил и присел к столу. Девушка-помощница неслышно прикрыла чуть скрипнувшую дверь.

– Был у Антонины, - не то спрашивая, не то утверждая, сказала Самсониха.

– Был, - отвечал Влад.

– И она тебе все рассказала.

– Все ли, не все… не знаю. Однако рассказала, - вздохнул в ответ Влад.

– Ну и… что скажешь? – спросила ведунья пытливо.

Влад немного смущенно опустил глаза.

– Так ведь что тут сказать-то? Я только внимательно выслушал.

– Выслушать-то выслушал, - заметила Самсониха. – Как ты отнесся к тому, что она поведала тебе? Как воспринимаешь Антонину теперь? Дочке-то ее помогать не раздумал?

– А при чем тут Галя? – Влад поднял глаза на ведунью. – Галя тут совершенно ни при чем. Грех этот или там, если сказать конкретнее – предательство, не она, а мать ее совершила! Вот пусть мать за это предательство и отвечает. Это будет справедливо.

Самсониха лишь скупо улыбнулась в ответ, только улыбка ее вышла какой-то суровой.

– А вот и неправда твоя, милок, - мягко, но решительно сказала она. – Это справедливо, но лишь с позиции человеческой! Это еще большевики такой лозунг выдвигали: « Сын за отца не отвечает». Только выдвигать-то выдвигали, а делали все по-другому! У них сын за отца всегда отвечал, да как еще отвечал-то!

И сыновья, и дочери отвечали, даже порой и внуки… Но речь у нас с тобой не о том. Речь о том, что Галка за грех матери сейчас расплачивается. Ибо там, - она подняла свой длинный и могучий палец, - законы не человеческие, а Божеские. И справедливость Божеская порой не всегда нам, людям-то смертным, понятна, ибо немощны мы умишком своим.

– Где же тут справедливость? – возмущенно спросил Влад. – В чем Галя-то виновата? Почему она должна…

– Я тебе еще раз говорю, - жестко перебила его Самсониха, - Справедливость небесная отлична от справедливости земной, а потому не всегда понятна уму человеческому! И устроено так того ради, чтобы люди законы Божеские исполняли не из страха перед карой за их неисполнение, а по совести! Каждому воля свободная дана, и у каждого выбор есть – надо только глас Божий слушать! А он в душе каждого человека звучит.

– Даже если… я не верующий? – спросил Влад.

– Верующий ты или не верующий – Божьи законы все равно действуют. Разница между верующим и неверующим – как между зрячим и слепым. Первый видит, второй не видит, а мир-то ведь вокруг обоих один и тот же! Только незрячий глазами слеп по несчастию своему, а незрячий душою слеп по собственному хотению.

Влад помолчал немного, обдумывая слова ведуньи. Потом нерешительно заметил:

– И все же мне не очень понятно, зачем мне было узнавать от Антонины Васильевны эту ужасную и неприглядную историю…

– Не очень понятно? – слегка удивилась Самсониха. – А разве сама она тебе не объяснила?

– Ничего она мне не объяснила…

– Ну как же! Что она сказала тебе, когда рассказывать-то закончила? Не помнишь?

– Да нет, помню! – ответил Влад. – Сказала… будто полегчало ей сильно! Будто скала тяжкая с души свалилась! Кажется, так и сказала.

– Ну вот! – Самсониха удовлетворенно кивнула. – Это и было нужно. Душу Антонины от тяжести и гнета освободить, дабы своей озлобленностью и обидой не мешала тебе в радении твоем. Если дочку спасешь, то и матери поможешь, ибо связаны они узами родства, а узы эти самые прочные. Антонина-то сперва на тебя волком смотрела, а когда ты уходил, все ведь по-другому было – так?

– Да, действительно, - с легкой растерянностью сказал он. – Провожала она меня совсем не так, как встречала. Только я был под впечатлением – уж очень она страстно рассказывала, я как будто своими глазами все увидел! Потому и не слишком обратил внимание…

– Ну, это неважно, - отозвалась Самсониха. – А теперь внимательно меня слушай, милок! Я расскажу тебе, что и как дальше тебе делать нужно.

– Я внимательно вас слушаю, матушка Евгения… - Влад впервые назвал ведунью так, как называли ее другие люди.

– Так вот, - сказала ведунья, понизив голос и глядя парню прямо в глаза. – Возвращайся в Краснооктябрьск. Улицу Свободы там знаешь?

– Теперь знаю, - ответил Влад. – Это главная улица в городе…

– Правильно, - подтвердила Самсониха. – А улицу Свободы пересекает улица Коммуны. На перекрестке этих двух улиц находится дом - старый, двухэтажный, дореволюционной еще постройки. Найдешь этот дом… Там на первом этаже раньше было фотоателье. Оно давно уже закрыто. Тебе попасть надо в помещение этого фотоателье и спуститься в подвал. В подвале, возле той крайней стены, что располагается дальше от улицы Коммуны, есть последняя по коридору комната. Посередине ее вскроешь старый деревянный пол и вытащишь коробку – не то из металла, не то из жести… Плоская металлическая коробка. Заберешь ее оттуда.

– А в коробке этой – что? – спросил Влад.

Самсониха взглянула на парня сурово и даже как бы осуждающе.

– Там лежат бумаги, - сказала она. – Старые, никому не нужные бумаги… Но от них исходит главное зло! Очень сильное зло, понял? Смотреть тебе на них нельзя… Читать их нельзя! Оставлять себе хоть один клочок – тем более нельзя! Погубишь всех – и девушку свою, и Антонину, мамашу ее непутевую, и самого себя… Коробку эту заберешь к себе в гостиницу и спрячешь, чтобы никто ее у тебя не видел.