Месть в конверте

— Успокоить? В каком смысле?

— Георгий, ты действительно с луны свалился или придуриваешься?

— Не понял.

— Уже несколько месяцев все у нас тут вибрируют от грядущего в ближайшее время существенного сокращения штатов. Инициатива исходит от самого президента, так что обычными нашими ведомственными перетасовками дело на этот раз не ограничится. Ты что, ничего об этом не слышал?

— Как Бог свят!..

— Ну, Жаворонок!.. Как там с Богом — не знаю. А ты и действительно на святого тянешь!

И в течение последующих десяти — пятнадцати минут, украшеных неоднократным разливанием и выпиванием, Георгий Федорович был полностью введен в курс дела.

Сокращение предполагалось очень значительное, до двадцати — двадцати пяти процентов штатных единиц на уровне среднего и высшего офицерского состава: майоры, полковники, возможно, кое-кто и из генералов. Естественно, предполагалось сохранение всех заслуженных регалий, пенсий, надбавок за годы службы в КГБ-ФСБ. Предусматривалось и активное участие государственных структур в последующем трудоустройстве отставников, в предоставлении каждому из них достойного и прилично оплачиваемого места последующей деятельности. Но, разумеется, отставка есть отставка. И нет ничего удивительного в том, что люди нервничают и озабочены грядущей неопределенностью.

— Ладно, — заключил свой экскурс в «конторские» тайны Евгений Иванович. — Будем надеяться, что нас с тобой это не коснется. А поговорить, собственно, я хотел вот о чем.

Жаворонков посмотрел на свет опустевшую бутылку, вновь сунул руку в сейф и извлек еще одну, на этот раз уже не фирменного «Арарата», а скромненького трехзвездочного дагестанского.

— Нет. Все. Достаточно, — отмахнулся Смирнов. — Мы ведь, в конце концов, на службе. Да и потом, пить эту бурду…

Евгений Иванович объяснился. Все дифирамбы, пропетые им на совещании, не были пустыми словами. Он действительно очень высоко оценивал проделываемую сотрудниками отдела работу. Но, к сожалению, в огромной бочке меда нашлась и небольшая ложка дегтя, и, как это ни прискорбно, связана она с непосредственной деятельностью именно Георгия Федоровича.

— Да-да, Жора, — с каким-то даже удрученным видом закивал Смирнов в ответ на удивленно вскинутые брови Жаворонкова, — ведь именно ты сам непосредственно курировал дело этого физика из Новосибирска, Давыдова? Я, разумеется, не счел возможным выносить твой серьезный промах сразу же на всеобщее обсуждение, но обговорить этот вопрос с тобой просто обязан.

— Извини. Я тебя не понимаю.

— А ты постарайся.

— Действительно, начав заниматься делом Давыдова, я насторожился. Бессчетной рекой льющиеся миллионы, никакой строгой финансовой отчетности…

— Правильно насторожился.

— Но потом я провел ряд консультаций с серьезными экспертами в этих вопросах, и они с полной ответственностью гарантировали, что все разработки Давыдова не являются никакой государственной тайной, что все уже давно опубликовано в открытых научных изданиях, прошедших, кстати говоря, нашу же цензуру, что вся сегодяшняя деятельность Давыдова в пользу корейцев — это адаптация прошлых научных открытий и поиск оптимальных путей к их практическому производственному применению.

— И ты считаешь это нормальным?

— Что именно?

— Что открытия Давыдова, совершенные, заметь, не на собственной кухне, а в государственной лаборатории, с использованием государственного оборудования и труда сотрудников, получающих зарплату от того же государства, стали предметом беспардонного торга?

— Более чем странная формулировка. Условия контракта…

— Условия контракта кабальны и оскорбительны для нашей страны. Возможно, конечно, что лично для Давыдова…

— Перестань! Я неоднократно встречался с этим парнем. Он честный и добросовестный человек. Единственное, чего он хочет, — работать. Но чтобы работать, ему нужны деньги. А отечество наше сам знаешь, как сейчас финансирует науку. И что плохого в том, что он сам сумел найти заинтересованных его работой и желающих эту самую работу оплачивать?

— Я тоже с ним встречался. И у меня сложилось о нем несколько иное мнение.

— Ты?

— Я. А что тебя удивляет? Я тут, пока решались вопросы с моим утверждением, успел уже смотаться в Новосибирск.

— Первый раз об этом слышу.

— Ну вообще-то, дорогой мой, как-то не принято обычно, чтобы начальство докладывало подчиненным обо всех своих перемещениях.

— А-а-а…

— Теперь ты мне скажешь, что прошел суд, который полностью оправдал Давыдова, что он отныне лучезарен и невинен, как белоснежный агнец…

— Я был на этом суде. Аргументы обвинения не выдерживали никакой критики.

— Знаю. Новосибирские коллеги, в целом очень верно прочувствовав ситуацию, немного поторопились. А мы — наш центральный аппарат, прежде всего именно в твоем лице, Жора, — ничем им не помогли. Я, к сожалению, к этому вопросу подключился слишком поздно. Но ничего еще не потеряно. Покумекаем, покопаем… Кстати, известно, что в компании Давыдова подвизался и наш московский деятель, некто Суворов, разумеется мобилизовавший на реализацию этого проекта все ресурсы и возможности НИИ, где он служит. А это, батенька мой, и вообще уже организация. И дело в итоге пахнет совершенно уже другими статьями УК.

— Женя, о чем ты говоришь? Какие статьи? Дело это совершенно чистое. Нормальный, прошедший все необходимые инстанции контракт с зарубежной фирмой, предусматривающий законные — и немалые, кстати говоря, — отчисления в пользу государства.

— Если ты меня сегодня действительно слушал, то должен был обратить внимание на тему, которой я уделил довольно много времени: нас разворовывают интеллектуально. И если мы сейчас пока еще не можем противостоять этому в полном смысле — действительно: уехал, эмигрировал, чего уж тут, — то не допускать мозгового грабежа в пределах наших границ мы и должны и обязаны. Неужели это непонятно?

— Потягивает духом тридцать седьмого года.

— Чушь! Да и вообще пора уже это прекратить. Чуть что — вытягивается на авансцену этот жупел: тридцать седьмой год. Ну да, ну было, ну пережали во многом. Так и обстановочка в мире была та еще! Собственно, она и сегодня не способствует никаким идиллическим мечтаниям.

— Да, Евгений Иванович, начали мы с тобой сидеть сегодня очень хорошо, а вот как-то постепенно…

— А мы и сейчас сидим замечательно. Я вот только пытаюсь объяснить тебе, что времена меняются, что действительность наша начинает принимать иные формы и что пора бы тебе уже многое пересмотреть в твоем провинциально-сусальном патриотическом воспитании.

— Это что, камешек в огород моих родителей? Оставь их в покое!

— Я разве сказал в их адрес что-нибудь недостойное? Уверен, это были прекрасные люди!

— Спасибо и на этом. А знаешь, что сказали мне родители, узнав, что я поступил в школу КГБ? Мама даже всплакнула, а уж это совсем не было ей свойственно. «И зачем только, сына, ты с ними связался…»

— Жорочка, это все, конечно, очень трогательно…

— А отец долго молчал, почесывал бороду, которую незадолго до этого он сбрил, кряхтел, покашливал… И изрек что-то примерно в том духе, что, мол, «работа эта, конечно, нужная, без нее — никуда…». А последнюю его фразу я запомнил на всю жизнь: «Только постарайся, сын, даже по служебным обязанностям, даже по приказу, никогда не стать преступником».