Месть

2

–  Расскажите мне что-нибудь важное и задайте какой-нибудь вопрос.

Энн Горовиц, доктор философии, сидевшая на стуле с прямой спинкой, наклонилась вперед и взяла чашку с горячим кофе и шоколадное печенье, которое я принес из магазина «Сарасота ньюс энд букс», что находился в квартале от ее дома.

Энн было почти восемьдесят лет. Маленькая женщина с мягкой улыбкой, она любила яркие платья, стриглась под мальчика и носила золотые серьги с красными камнями.

У нее был маленький, аккуратный кабинет. Стол в форме буквы Т и три удобных синих стула. Свет падал из двух окон, расположенных под потолком по одной из стен. С того места, где я сидел, было видно синее небо с белыми облаками и иногда пролетавшую чайку.

Выйдя на пенсию, Энн приехала в Сарасоту со своим мужем Мелвином, скульптором, десять лет назад. Она перестала публиковаться и практиковать как психоаналитик и посвятила себя сыну и его детям, которые жили здесь, а также своей страсти к истории. Но через пять лет ей стало скучно, и она снова вернулась к практике.

Каждый раз, когда я приходил к ней, она протягивала мне какой-нибудь журнал или книгу и рассказывала о необыкновенно интересной главе или статье о победе семинолов в войне против Соединенных Штатов или о том, как процветает городок иммигрировавших в Техас индейцев майя, хорошо усвоивших опыт и уроки своей истории.

–  У меня есть деньги, чтобы заплатить вам за прошлый и сегодняшний сеанс, - сказал я.

–  Хорошо, заплатите после нашей беседы. Вот вы сказали мне что-то. Теперь вопрос.

–  Вы знаете психиатра по имени Джеффри Грин?

Она кивнула головой, прожевывая внушительный кусок печенья.

–  Я встречалась с ним несколько раз. Ко мне перешли некоторые из его бывших пациентов.

–  Что вы можете сказать о нем?

–  Это уже второй вопрос, и он будет засчитан в час вашего времени, - сказала она, - несмотря на взятку в виде кофе и печенья.

Я развел руками в знак того, что принимаю условие.

–  Хороший специалист. Дорогой, молодой. Впрочем, для меня все молоды.

–  Даже в Сарасоте?

–  Здесь, конечно, не так, но мир велик. Я, знаете, очень люблю начало «Путеводителя по галактике для путешествующих автостопом» Дугласа Адамса: что-то вроде «Вселенная очень, очень большая». Меня забавляет такая недооценка.

–  Грин заводит романы со своими пациентками?

Она резко поставила чашку на стол, сложила руки на коленях и посмотрела на меня очень внимательно.

–  У вас есть основания полагать, что это так?

–  Может быть, - сказал я.

–  Что ж, я отвечу вам загадкой: возможно, вы наполовину правы.

–  Я не понимаю.

–  Когда поймете, дайте мне знать. Больше я ничего не могу вам сказать. Предмет исчерпан, переходим к вам.

–  А вы не будете рассказывать мне о каком-нибудь племени, живущем в диких районах Индонезии?

–  Не буду. Чем вы занимаетесь для развлечения?

–  Смотрю фильмы, видеокассеты.

–  Еще?

–  Работаю, ем, стараюсь не задумываться, смотрю сны.

–  У вас ведь есть хороший сон для меня, Льюис?

–  Может быть.

–  Перед тем, как прийти ко мне, вы всегда видите какой-нибудь интересный сон. Расскажите мне его.

Она снова взяла свою чашку.

–  Сегодня мне приснилось, что у меня в ухе червяк, - сказал я.

–  В ухе?

–  Вы уверены, что мой рассказ не испортит вам аппетита?

–  Я могла бы довести вас до дурноты историями своих пациентов, продолжая с аппетитом закусывать, - сказала она, подбирая последние крошки.

–  Белый червяк, в правом ухе. Еще в этом сне была моя жена. Я вдруг почувствовал что-то странное у себя в ухе. Она сказала: «К тебе в ухо заполз червяк». Я испугался, сказал ей - вытащи немедленно. Она стала пытаться его вытащить... Я чувствую, как она аккуратно пытается взять его ногтями, она говорит, что никак не может достать. Червяк забирается все глубже. Я прошу ее быстро принести пинцет; Она бежит в ванную, возвращается с пинцетом, снова пытается достать червяка. Я чувствую прикосновение к уху холодного металла. У нее ничего не выходит. В конце концов она тихонько вскрикивает, и я понимаю, что она зацепила его. Так и есть, но червяк идет плохо, и она разрывает его. Она достает его из уха по частям, а я спрашиваю: «Он вышел? Вышел?» Она говорит, что да, я бегу в ванную, встаю под душ и смываю настоящего и воображаемых червей.

–  Вы были уже раздеты? Или вам пришлось снимать одежду?

–  Раздет.

–  Ваша жена тоже?

–  Да... или... я не уверен. Потом она оказалась в чем-то белом, тонком.

–  Когда вы почувствовали червяка, вы лежали в постели?

–  Ммм... Да.

–  Вы помните, где и в какой момент все это происходило?

Она допила кофе, встряхнула чашку, чтобы убедиться, что не осталось ни капли, и поставила ее на стол рядом с фотографией внуков.

–  Да, по крайней мере частично.

–  Расскажите.

–  Мы занимались любовью.

–  Когда вы в последний раз занимались любовью? Я имею в виду с женщиной или с другим мужчиной, кроме самого себя?

Зазвонил телефон. Она говорила, как автоответчик. Она не могла заставить себя выключить телефон или дать ему звонить. Однажды я попросил ее включать автоответчик, когда мы разговариваем. Она объяснила, что могла бы это сделать, но тогда ей будет интересно, кто звонит, и ее внимание отвлечется. Кроме того, она волновалась за мужа, Мелвина, у которого было больное сердце. Поэтому я терпеливо ждал, радуясь возможности подумать не о ближайшем ответе, а о последующих.

–  Извините, пожалуйста, я не могу сейчас разговаривать. Я могу перезвонить вам завтра утром... Я поставила вам диагноз. Я не могу изменить его... Я говорю вполне обдуманно. До свидания.

Она повесила трубку и сказала мне и себе:

–  Городской отдел здравоохранения.

И снова мне:

–  Итак, когда в последний раз вы занимались любовью?

–  Накануне того дня, когда погибла моя жена.

–  С вашей женой?

–  Разумеется. Мы уже говорили об этом.

–  Почему вы не сердитесь? Вы должны хотя бы немного рассердиться, - сказала она.
–  Я больше рассердилась на служащего ГОЗ, чем вы на меня за предположение, что при жизни вашей жены вы могли заниматься любовью с кем-то другим.

У кресла, на котором я сидел, была откидная спинка. Я занял полулежачее положение и сцепил пальцы в замок на животе.

–  Я больше ни на кого не сержусь, - сказал я.

–  Вас ничто не раздражает?

–  Не знаю. Возможно, я ищу что-то, что меня рассердило бы, и не хочу найти. Вы можете это понять?

–  Прекрасно могу. Следующий вопрос. Почему вы всегда говорите «моя жена» и никогда не называете ее по имени? Вы никогда не говорили мне, как ее звали. Хотите ответить сразу или предпочтете подумать неделю?