Место назначения неизвестно

Среди собравшихся не было тех, кого можно было назвать обслуживающим персоналом: лаборантов, кордебалета, многочисленных подсобных рабочих, а также небольшого коллектива привлекательных проституток, служивших в Организации поставщиками сексуальных наслаждений для мужчин, которые жили здесь без жен и не завязали специфических отношений со своими коллегами женского пола.

Сидя рядом с Беттертоном, Хилари с острым любопытством ждала появления на трибуне почти мифической личности — директора. Расспрашивая Тома Беттертона, она получала неудовлетворительные, расплывчатые ответы относительно особы, управляющей Организацией.

— Внешне ничего особенного в нем нет, — отвечал он. — Но он обладает потрясающей способностью воздействовать на аудиторию. В общем-то, я только дважды видел его. Он не слишком часто показывается на людях. Необыкновенный человек, сразу чувствуется, но, честно говоря, я не могу объяснить, в чем его необыкновенность.

Мисс Дженнсон и некоторые другие женщины говорили о директоре с таким благоговением, что у Хилари само собой сформировалось какое-то неопределенное представление о нем как о высоком мужчине с золотой бородой, одетом в белые ниспадающие одежды — некая иконописная абстракция.

Она была почти разочарована, когда на трибуну тихо поднялся мужчина средних лет, смуглый и довольно крепкого сложения. Внешность его была совершенно непримечательна, он мог бы сойти за бизнесмена откуда-нибудь из центральных графств Англии. Его национальность невозможно было определить на глаз. Все встали со своих мест. Он обратился к ним на трех языках, переходя с одного на другой и не повторяя в точности сказанного. Он говорил по-французски, по-немецки и по-английски, и каждый из языков звучал в его устах одинаково свободно.

— Позвольте мне сначала, — начал он, — приветствовать наших новых коллег, приехавших сюда, чтобы присоединиться к нам.

Затем он в нескольких словах воздал должное каждому из вновь прибывших. И заговорил о целях и устремлениях Организации.

Позже, стараясь вспомнить его слова, Хилари обнаружила, что она не в состоянии сделать это сколь-нибудь точно — столь банальными и избитыми они оказались. Но на слух они производили совершенно другое впечатление.

Хилари вспомнила, как однажды ее подруга, жившая в Германии, рассказывала, что перед самым началом войны пошла на митинг из чистого любопытства послушать «смехотворного Гитлера» и как она поймала себя на том, что истерически вопит, отдавшись невероятному возбуждению. Она рассказывала, каким мудрым и вдохновляющим воспринималось тогда каждое слово и как потом, вспоминая их, убеждалась, что в действительности они были самыми обыденными.

И теперь происходило нечто подобное. Помимо своей воли Хилари ощущала возбуждение и душевное волнение. Говорил директор очень просто. Он говорил в основном о молодежи. О том, что молодежь закладывает фундамент в будущее человечества.

— Накопления богатства, престиж, влиятельные фамилии — все это силы прошлого. Но сегодня власть находится в руках молодых. Власть — в интеллекте! В умах химиков, физиков, врачей… В лабораториях рождается сила, способная разрушать в немыслимых масштабах. С этой силой вы можете заявить: «Повинуйтесь или умрите!» Эту силу нельзя доверить той или иной нации. Эта сила должна быть в руках, создавших ее. Организация — место, где собралась вся мощь со всего мира. Вы прибыли сюда со всех частей света, принеся с собой всю свою творческую научную энергию. И с нею вместе вы принесли молодость! Здесь нет никого старше сорока пяти лет. Когда наступит время, мы создадим концерн. Мозговой концерн науки. И мы будем управлять всем миром. Мы отдадим свои приказы капиталистам и королям, армиям и промышленникам. Мы создадим Pax Scientifica! [48]

48

Мир науки (лат.).

И много еще последовало подобной пьянящей и возбуждающей болтовни — но не в самих словах дело, а в мощи оратора, увлекшего своих слушателей, обычно холодных и критичных, им не удалось не поддаться эмоциям.

Когда директор неожиданно закончил свою речь словами: «Мужество и победа! Спокойной ночи», Хилари, чуть пошатываясь, вышла из зала в состоянии какого-то мечтательного возбуждения и прочла те же чувства на лицах идущих рядом с ней людей. Она увидела Эрикссона. Его светлые глаза горели, голова была надменно откинута назад.

Потом она почувствовала у себя на локте руку Энди Питерса, и его голос зашептал ей в ухо:

— Пойдемте на крышу. Нам необходим глоток свежего воздуха.

Не произнеся ни слова, они поднялись наверх на лифте и пошли среди пальм под звездным небом. Питерс сделал глубокий вдох.

— Да, — сказал он. — Это именно то, что нам нужно. Воздух, чтобы он вытянул из нас сквозняком тучи славы.

Хилари глубоко вздохнула. Она все еще не могла прийти в себя.

Питерс дружески похлопал ее по руке:

— Встряхнитесь, Оливия!

— Тучи славы, — повторила Хилари. — Знаете… именно так все и было!

— Встряхнитесь, говорю вам! Будьте разумной женщиной! Спуститесь на землю, вернитесь к действительности! Когда отравляющий эффект газа славы пройдет, вы поймете, что слушали сейчас ту же самую старую и давно известную галиматью!

— Но это было замечательно… я имею в виду, замечательные идеалы.

— К черту идеалы! Возьмите факты. Молодость и интеллект — слава, слава, аллилуйя! Но кто здесь представляет молодость и интеллект? Хельга Нидхайм, безжалостная эгоистка? Торквил Эрикссон, очарованный мечтатель? Доктор Баррон, который с радостью продаст свою бабушку на живодерню, чтобы получить оборудование для своей работы? Возьмите меня, обычного парня, как вы сами меня назвали, умеющего обращаться с пробиркой и микроскопом, но не имеющего ни малейшего таланта, чтобы руководить простой конторой, не говоря уже о целом мире! Возьмите своего собственного мужа — человека, нервы которого изношены до предела и который не в состоянии думать ни о чем от страха перед возмездием, надвигающимся на него! Я назвал вам только тех людей, которых мы знаем лучше всего, но здесь все точно такие же, по крайней мере, из тех, с кем я встречался. Да, некоторые из них — гении, они чертовски сильны каждый в своей области, но как правители Вселенной… Черт, не смешите меня! Пагубную чушь, вот что мы слушали!

Хилари присела на бетонный парапет и провела рукой по лбу.

— Знаете, — сказала она, — наверное, вы правы… Но тучи славы все еще бродят во мне. Сам он в это верит? Должно быть, да…

Питерс мрачно произнес:

— Сумасшедший, возомнивший себя Господом Богом.

Хилари медленно проговорила:

— Наверное, так и есть. И все же… странно и непонятно…

— Но так происходит, моя милая! Во все времена существования человечества опять и опять происходит одно и то же. И оно действует! Сегодня оно чуть не подействовало на меня. И явно подействовало на вас. Если бы я не вытащил вас сюда… — Внезапно его голос изменился. — Наверное, мне не следовало этого делать. Что скажет Беттертон? Ему покажется странным.

— Не думаю. Сомневаюсь, что он вообще что-нибудь заметит.

Он вопросительно посмотрел на нее:

— Извините меня, Оливия. Для вас, наверное, сущий ад — видеть, как муж погибает у вас на глазах.

Хилари страстно воскликнула:

— Мы должны выбраться отсюда! Мы должны!

— Выберемся.

— Вы и раньше так говорили… но вперед мы не продвинулись ни на шаг.

— Ошибаетесь, я не бездельничал.

Она удивленно взглянула на него.

— Определенного плана у меня пока нет, но я уже начал подрывную деятельность. Здесь очень много недовольства, значительно больше, чем думает наш богоподобный герр директор. Пища, деньги, роскошь и женщины — знаете ли, еще не все. Я вытащу вас отсюда, Оливия.

— И Тома тоже?

Питерс помрачнел.

— Послушайте меня, Оливия, и поверьте тому, что скажу. Тому лучше всего будет остаться здесь. Здесь ему… — он заколебался, — безопаснее, чем в нашем мире.

— Безопаснее? Что за странное слово?

— Безопаснее, — повторил Питерс. — Я выбрал это слово намеренно.

Хилари нахмурилась:

— Не совсем понимаю, что вы хотите сказать. Том не… вы же не думаете, что у него умственное расстройство?

— Ни в малейшей степени. Он, конечно, очень обеспокоен, но в остальном Том Беттертон так же здоров, как вы или я.