Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!..

Тем не менее, как ни старалась Стуканян остаться незамеченной, её манёвр не ускользнул от цепкого взгляда слывшей промеж соседями склочницей - Трындычихи, а по паспорту - Клавдии Ивановны Сорокиной. Она всем сердцем, почуяла неладное, ибо с детства помнила, как в первые часы войны с прилавков начали повально исчезать соль, спички и мыло. Будучи практичной и ещё в здравом уме пенсионеркой, даже, несмотря на солидарность с благородным планом Шурупова, имея твёрдый, хотя и заносчивый характер, а также пусть и местечковый, но - патриотизм, она быстро смекнула, что лучше реальная синица в Южном Бутово, чем журавль в Лефортово. И едва сдерживая себя от того, что бы не предать гласности, побег Агнессы, также, стараясь быть не замеченной собранием, тихо шмыгнула мышкой домой, дабы дозвонится до дочери и внука.

Впрочем, как было сказано выше, по чёткой команде начальника Штаба, минут через пять суетливо разбежались, озабоченные новыми обстоятельствами жизни и все остальные, вследствие чего местная АТС начала медленно, но уверенно зависать, от шквала нахлынувших на её видавшие виды реле эмоциональных звонков абонентов. (Мобильная связь ещё только начинала в России свой феерический марш-бросок по вытеснению на обочину истории человечества проводной связи). И, чуть позже, не выдержав истового напора, телефонная подстанция Лефортово ожидаемо вырубилась, приказав долго жить своему в прах сгоревшему трансформатору.

Но, что бы сенсационная информационная волна поставила на уши родных и близких, средь бела дня разбросанных работой и иными делами по всей Москве и даже за её пределами вполне хватило и этого относительно краткого промежутка времени. И уже спустя полчаса к дому, как в сливную яму, начали стекаться первые, переполненные страхами и надеждами ручейки прошедшего новостного дождя, в виде означенных родственников и знакомых, включая и совершенно далёких. Одним словом, помимо внешней накалённой солнцем атмосферы на взбудораженных жильцов накладывалась не менее горячая - внутренняя, и закономерно ожидавшаяся прохлада наступающего вечера вызывала большие сомнения в рамках уютного и пока не снесённого решением городских властей обрамляющего ветхий дом дворика.

Глава 9

Войдя с улицы в свой двор, даже, несмотря на то, что Уклейкин был глубоко поглощён своими мыслями, ему сразу же бросилось в глаза непривычная суета жильцов и их чрезмерно напряжённые лица. Все шушукались, сбивались в кучки и тут же рассыпались, носились с какими-то бумагами и жестикулировали о чём-то друг другу на ходу. А у крайнего подъезда в фургон даже загружалась какая-то мебель. В общей суете его никто не заметил и он спокойно, ни сном, ни духом, ни о чём, не ведая, поднялся на второй этаж в квартиру. Входная дверь в коммуналку была открыта настежь, а на кухне за своим обеденным столом заваленный исписанными листами, пыхтел Василий Петрович, как лет сто назад в Финском заливе на пеньке у шалаша Ильич.

– А это ты, Володя, не посадили, значит?
– бросил он мельком, даже не обернувшись, узнав соседа по его характерной, вразвалочку походке.

– Да с чего вдруг - умоются...
– неожиданно для себя зло и не без чувства собственного достоинства отрезал Уклейкин, - вот только подписку о невыезде вручили.

– Вот и замечательно, давай тогда подключайся - тебя тоже в штаб выбрали, а времени в обрез, - как ни в чём не бывало, продолжал он.

– Куда, зачем, в какой штаб, ты, Петрович, о чём вообще?
– напрягся Володя, сердцем предвкушая что-то из ряда вон выходящее косвенными признаками, которого были: военный термин, излишняя суета жильцов во дворе и пока непонятное его, Уклейкина, к этому причастие.

– А ты что ничего не знаешь?!
– наконец обернулся Шурупов, сняв очки и недоумённо выстрелив, тут же расширившимися до неестественных размеров, зрачками в Уклейкина.

– Н...нет, - отрывисто вырвалось из его пересохшей от волнения глотки Володи, и он инстинктивно сделал шаг назад от неистового напора в виде исходящей из ветерана, едва не искрящейся энергии неизвестности.

– Наш дом расселяют...
– выдержав тяжёлую паузу прикуриванием папиросы, как завещал великий Станиславский, отчётливо и неспешно процедил Шурупов сквозь стиснутые внутренней злобой стальные зубы, - причём срочно...

– Как это?!
– заколотилось сердце Уклейкина в том сладостном ритме, когда лелеемая долгими годами призрачная надежда, вдруг обретает конкретные, осязаемые формы; кроме того, он на всю жизнь запомнил слова родителей, которые они украдкой от него, с грустью, тяжело вздыхая и с угасающей со временем надеждой, часто произносили, говоря о коммунальном бытие: "Господи, помоги ему, может хоть Володенька наш, когда-нибудь поживёт по-человечески в отдельной квартире...".

– А вот так это!
– как бы, передразнивая Володю с едва уловимым раздражением разводя руками и нарочито вежливо склоняя голову, словно в реверансе, но также сидя на табуретке, ответил Шурупов, - уже ордера, ироды, смотровые раздают....

– То-то я смотрю все по двору, как угорелые, носятся: ну, наконец-то и до нас добрались, - естественно реагируя на сногсшибательную новость, облегчённо выдохнул Володя, тут же представивший себе новенькую, тихую однокомнатную квартиру; и, лишь, где-то на обочине заполненного счастьем сознания, немного, удивляясь, странной и неадекватной моменту хмурости дяди Васи.

– Рано радуешься, Володенька, - лучше угадай с трёх раз: куда наши верхние благодетели хотят нас переселить?
– с издёвкой, впрочем, обращённой не к Володе, прищурился в упор на мгновенно растерявшегося соседа, чудесное было настроение которого, начало убывать на глазах.

– Брось, дядя Вася, не томи...
– дальше Москвы ведь не выселят?..
– робким утверждением, похожим, скорее на тревожный вопрос, но с ещё не залитой ушатом холодной воды неприятной правды огоньком надеждой взмолился он на неожиданно сурового ветерана.

– Ага, счас! Нынче Москву, суки, прости, Господи, как гандон, в пол Московской области натянули!
– жёстко рубанул с плеча и едва не сплюнул Василий Петрович со злости на пол, - про Южное Бутово слыхал?

– Ну...
– кивнул побледневший Уклейкин, который, наконец, всё понял.

– Баранки гну! Вот туда нас, морды чиновничьи, как щенят сопливых пинком под зад с Лефортово и вышвыривают!

– Так это ж, ... это ж, блин, у чёрта на рогах...

– Вот именно - к чертям собачим, они нас и отфутболили!

Володю, который вдохновлённый удачным возвращением из небытия паспорта с деньгами и на преждевременных радостях по поводу новоселья, уже было подзабыл про свои, скажем прямо, - не простые взаимоотношения с чертями, как предполагаемую им первопричину причину всех своих последних бед от очередного упоминания оных даже передёрнуло.

– Да как же это можно... так вот... с людьми... есть же новые дома рядом?!
– окончательно осознал он всю циничную наглость, с которой чиновники поступили с москвичами, чьи корни десятилетиями и даже веками служили духовными, культурным и физическими сцепами во многом благодаря которым Москва и стала столь благолепным центром государства Российского и даже Третьим Римом.

– Эх, Володька, говорил я тебе, что кроме деньжищ, этим козлам, ничего не надо, и плевать они хотели из обдолбанной Европы, куда свои жирные задницы с их отпрысками давно прописали на русский народ, - а ты всё: "эволюция, эволюция", "само рассосётся" - и что рассосалось?!