Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!..

– Ой, что с вами, вы, что - действительно больны?..
– участливо приняв розовость лица за температуру, а ещё не сошедшие гематомы под глазами - за последствия какой-то крупной бытовой травмы.

– Да... так получилось, не беспокойтесь, скоро всё пройдёт, - как у хамелеона, поменялся цвет лица Володи до бледного. И он с ужасом осознал, что на нём нет непроницаемых чёрных очков, а, следовательно, всё ещё продолжает отсвечивать желто-сизым угаром Серёгиной свадьбы.

– А, Борис Моисеевич, ещё сомневался...
– смутившись, сказала Надежда.
– Но, я всё равно ему не поверила...
– тут же, как бы нивелируя чрезмерную подозрительность шефа, нашла она примирительные слова, которые подобно бальзаму, мгновенно согрели растерянную душу Уклейкина.

– Спасибо, Наденька вы очень, очень чуткий человек, а Сатановский...
– он мучительно искал подходящий эпитет, но не найдя оный, добавил, - ... у него работа такая...

– Да, именно так...
– согласилась она, приподняв в знак согласия, как воробьиные крылышки свои острые плечики.

– А что мы в дверях стоим, проходите в комнату, только у меня не прибрано... немного. Вы уж, ради Бога, извините: холостяцкая жизнь, так сказать, не способствует должному порядку, - неожиданно для себя добавил в оправдание Володя свой не женатый статус, и, сконфуженно уронив глаза на пол, начал вновь нежно розоветь лицом.

– Ничего, спасибо...
– я не привередлива, да и... могу помочь вам навести порядок, - искреннее почувствовав, как у ребёнка разбросавшего игрушки, смущение Уклейкина, ответила она открытой, заботливой улыбкой и белым лебедем вплыла в его комнату, где действительно был вполне себе творческий беспорядок, не вылезавший впрочем, за разумные пределы бытового хаоса одинокого мужчины.

"Могу помочь, могу помочь!..", - малиновым колокольным эхом радужно звенело в его мгновенно окрылённом вожделенной мечтой сознании. Что же она имеет в виду, что, что!? Неужели... о, Боже, не может этого быть!!!" - боясь спугнуть свалившееся с небес возможное счастье, отмахивался он от только что возродившейся, но давно и бережно хранимой им вожделенной мечты.

За всё время в целом их мимолётного знакомства, когда Наденька три месяца назад впервые появилась в издательстве, они ещё никогда не были так физически близи друг к другу и уж тем более - наедине. Даже в мае на юбилее газеты, когда алкоголь сбросил сковывающие его ненавистные цепи робости, которые всегда предательски при виде красивых девушек делали Уклейкина аутсайдером в этом приватном вопросе, он не осмелился соприкоснуться с ней рукавами, ограничившись лишь знаками внимания и эрудицией, которые обильно фонтанировали в подобных ситуациях, компенсируя указанный комплекс. Теперь же, он всеми фибрами сердца буквально ощущал её горячее, сладкое дыхание, а дурманящий аромат духов, волшебным эфиром слетающий с её, как у лани, молодой и загорелой шеи мутил и без того перегруженный известными проблемами разум. И Уклейкин едва сдерживал себя от вдруг выскочившей, как лучик света из кромешной тьмы, любви к этому божественному созданию по имени Надя, и, не зная, куда себя деть, нервно перетаптывался на месте, как жеребец перед необузданной кобылицей.

– А у вас, очень даже мило, ...зря вы на себя наговаривали, Володя, а библиотека...
– она, будучи дипломированным с отличием филологом, пробежав по огромным полкам великолепно подобранных книг, - восхитилась ими, и как-то более уважительно, по-новому, оглядела Володю.
– Неужели вы всё это прочли?

– Да...
– скромно ответил он, - библиотеку ещё родители начали собирать...

– А где они сейчас?
– по инерции спросила Надя, когда взгляд её остановился на их, по-видимому, большой фотографии в рамке, висевшей над диваном.

– Их... их... давно нет, - печально выдохнул он, с тоскливой нежностью, также взглянув на чёрно-белое свадебное фото отца и матери.

– Ради Бога, извините, Володенька, я, я... не знала, - дрогнул её голос, при взгляде на растерявшегося и печального Уклейкина.

– Ничего... я привык, - отвёл он глаза, которые еле заметно увлажнились, в сторону от неё.

Воскресенская, всем сердцем своим добрым почувствовав, что невольно причинила Володе боль горьким воспоминанием, решила, как можно быстрее переменить тему и растерянно-виноватый взгляд её остановился на письменном столе.

– А это что?..
– Надежда нежно взяла среди груды мелко исписанных листов первый попавшийся, и пробежалась по тексту широко раскрывающимися изумрудными глазами, - вы, вы... Володя, сочиняете?!
– её искреннему удивлению не было предела....

– Так... иногда, в свободное время...
– всё более краснея, вынужденно признался он.

– Простите, Володенька, меня, пожалуйста, если я невольно опять как-то задела ваши чувств, но... это так неожиданно...
– бездонные глаза её буквально пожирали Уклейкина, внешне смущённого, но внутренне крайне польщённого граничащим с восхищением столь неожиданным вниманием со стороны обожаемого им человека.

– Что вы, что вы - напротив: мне, некоторым образом, очень приятно любыми способами доставить вам хоть какое-то удовольствие, Наденька, - нашёлся он, кое-как совладав с волнением.

Бывает так, что почти вызревшая любовь как, чувство, безусловно, чистое и высокое, но зачастую слепое, - бродит, словно в полутьме, в поисках своей второй половинки, дабы полностью, без остатка, как протон с электроном слиться в цельное, гармоничное ядро. Скопившаяся за долгие годы энергия нежности, ласки, обожания, фантазии, требуя своего обильного извержения, - с каждым днём всё более бурлит, клокочет, мечется, и уже едва не бросается на первого встречного, который хоть как-то отвечает давно сформировавшимся минимальным требованиям тайной, вожделенной мечте обретения Божественного счастья любви. И только какая-то абсолютно не видимая нить, порвать которую в состоянии лишь совершенно бесшабашная, искромётная, безумная, почти животная страсть, иногда сдерживает от импульсивного слияния женского и мужского начала в единое нераздельное целое.

Что же явилось той мизерной капелькой, которая переполнило чашу "воздержания" любви Надежды? Обыкновенная ли женская жалость к Володе, восхищение ли его знаниям и эрудицией, удивление и благоговение его возможному писательскому таланту или совершенно иное, а может быть, - всё это вкупе - один Создатель ведает.

Мы же со своей стороны лишь повторимся, что чужая душа потёмки, а уж женская - тем паче. Одним словом Наденька Воскресенская по-настоящему влюбилась в Володю Уклейкина, который, как говорится, ни сном, ни духом не ведал сего чуда, и лишь в тайне продолжал истово надеяться, моля Творца о взаимности и его высоких чувств.

– А у вас, Володенька, найдётся ведро воды и тряпка?
– совершенно с неожиданной стороны раздался вопрос, и Уклейкин уже не смог отвести свой взгляд от её очаровательных перламутровых глаз.

"Володенька, Володенька, - она всё чаще говорит - "Володенька"... да неужели... же она?!..' - продолжало звенеть хрустальным переливом у него параллельно в сознании, а сердце, преисполненное сил и надеждой, как жар-птица, рвалось из грудной клетки:

– Да, конечно, найдётся, одну минуточку, я мигом...
– собрался он, и, вдохновлённый почти свершившемся чудом, на огромных крылах было полетел в ванну за инвентарём, но по дороге застряв ими в узком дверном проёме, всё же засомневался, - а как же документы... этого чёртового родственника Нострадамуса, вас же с этим, по-видимому, Сатановский прислал?

– Обождёт ваш Чёрт, ...никуда не денется, здоровье дороже... смотрите, сколько пыли скопилось - просто ужас: этим же невозможно дышать, - мягко отрезала она сочувственным голосом, в упоительных нотках которого уже чувствовалась некое влияние над Володей, но которому, подобно добровольному рабу, он был готов слепо и без остатка подчинятся всю свою жизнь.

– Полностью согласен с вами, Наденька: а, ну его к чёрту этого Чёрта!
– простите меня за невольную тавтологию.
– "Утрётся, гад, рогатый!..", - добавил он уже про себя, и в прекраснейшем настроении со второй попытки, немного прижав крылья невозможного счастья, - всё же выпорхнул сквозь дверной проём в ванну, что бы вернувшись, быть может, навсегда очиститься от удушливой пыли серого одиночества.