Метод Пигмалиона
Шрифт:
Нужная мне остановка была позади. Я не смог себя перебороть и попросить водителя притормозить там, где мне было нужно. Дождавшись, пока об остановке попросит другой, я проехал несколько километров вверх по улице и сильно удалился от дома. При первой возможности вышел, нацепил наушники и под музыку побрел домой, ругая и упрекая себя в неспособности справиться даже с тем, чтобы банально попросить водителя остановиться. «Ох, был бы жив отец, он бы сгорел со стыда, зная, какой сын у него вырос! Семнадцать лет толстяку, а смелости нет. Позор семьи! Позор…».
Было уже поздно, и, проходя мимо одного из дворов, я почувствовал какое-то неприятное ощущение, припудренное легким флером тревоги. Голова отяжелела. Почувствовался жар. Я посчитал это последствиями волнений и отмахнулся от дискомфорта, так как у меня были дела поважнее, чем обращать внимание на какие-то внутренние волнения организма, который так отвратительно со мной поступил. Мне было важнее ругать себя за слабость. Это,
– Ты что, глухой?! Сраный жирдяй! – сквозь бульканье в голове расслышал я.
– Я сейчас… сейчас, – ответил я, с трудом подбирая слова и желая подняться на ноги, чтобы ответить обидчику, но не успел: получил удар ногой по лицу, от которого откинулся на спину.
– Это же твой дружище, да? Слышишь, Серый?
В толпе появился знакомый силуэт. Помялся на месте, отворачивая лицо в сторону, и что-то невнятно произнес. У меня в голове стоял свист, из-за которого я ничего не расслышал. Да и, собственно, что мне было слушать, если меня просто хотели избить за то, что я оказался, как всегда, в нужном месте, в нужное время!
– То есть, вот это чмо тебе не друг, да? – спросил местный задира, чье имя я даже не знал. Его жесты были размашистыми, показными. Мелькнувшие в свете фонаря голубые глаза были яркими, их можно было различить даже в сумерках.
– Нет, – ответил Сергей.
– Ты же рэпер, да? Давай, прочти за него что-нибудь. Опусти этого черта, как полагается на баттле! Давай, жги!
Серега неохотно начал что-то мямлить обо мне, а я впервые осмотрелся и смог разглядеть в окружающей толпе лица участников. Среди них была Кристина. Она смотрела на меня с ухмылкой и обнималась с каким-то парнем. Он прижимал ее сзади к себе, а после, целуя в шею, запустил руку ей в штаны. Она улыбалась ему в ответ. Мне было противно на это смотреть. Я опустил взгляд, стараясь прийти в себя, чтобы показать, чего стою, но, как назло, от какой-то внутренней обиды потекли слезы.
– Ой, вы посмотрите на этого нюню! – произнес хулиган. – К мамочке, наверное, хочешь, да? Под юбочку к ней. Мамочка приласкает, обогреет теплой титькой, а эти злые мальчишки жизнь твою портят бедненькую. Да? – произнес он с саркастичной интонацией, заглядывая мне в глаза. – Слышишь, ты! Да, я тебя спрашиваю?! – вскричал он, но я промолчал, не потакая его прихоти, из-за чего в лицо снова прилетел удар ногой.
– Читай рэп в ответку. Тебя опустили! Читай! – кричал он мне, ударяя ногой снова и снова. Затем я почувствовал, что он бил уже не один. Закрывшись от ударов, я свернулся в позу эмбриона, но сильный удар по затылку замутнил мой рассудок и расслабил мышцы тела. Меня развернуло на спину лицом вверх. Среди пинающих меня людей я скользящим взглядом увидел Серегу. Затем тьма легла черной пеленой на глаза, унося боль куда-то в туман. Внешний мир больше не имел надо мной силы, потому что я больше его не ощущал. Реальность ничего не значила. В темноте был лишь оглушенный звоном мой внутренний голос, блуждающий по пустынным закоулкам подсознания и спрашивающий меня: этого ли я хотел, и нужно ли было садиться в эту чертову маршрутку, чтобы кому-то что-то доказать? Разве нужно было?..
Я пришел в себя от холода. Все тело болело, а в ушах стоял звон, словно в моей голове был храм, в котором завершилась служба. Один глаз заплыл, я это чувствовал. Вторым разглядывал вылезшие на небосвод звезды, дожидаясь, когда в тело вновь вернутся силы. Ветер легко обдувал. Зимний холод уже отступил с улиц, и, казалось, даже пахло весной. Но то была не весна, а просто ушедший мороз, который раньше не давал окружающему миру источать различные запахи. Город понемногу оттаивал, а в моей жизни только наступили злые морозы, о которых я даже не подозревал. В голове прокручивались застывшие сцены моего позора, словно фотоснимки, а не реальность или даже видеоряд, в котором меня предали, унизили и растоптали. «Почему люди такие сволочи?! Я разве что-то им сделал? Я уже даже не говорю про Серегу. Удар в спину... Так и хочется сказать: «И ты, Брут?». Неужели такое может со мной случиться? Нет: неужели такое со мной случилось?! Наверное, бог наказал меня и заставил страдать в теле, которым я не могу полноценно управлять. Но если так, тогда я в него не верю! Будь он проклят! Это не бог – это сатана, жаждущий поклонения ему, как величайшему существу, чьи пути неисповедимы».
Перекатившись, я голыми руками уперся в грязный снег, чтобы приподняться, но не смог оторвать от земли собственное тело. В очередной раз оно меня предало. Организм не хотел меня спасать, лишь шептал по венам: «Умри здесь, останься, тебе нет места среди людей, и ты его для себя никогда не найдешь. Тебя все презирают. Ты в этом мире никому не нужен. Тебе здесь не рады. Решил изменить свою жизнь, да? Как тебе? Все еще хочешь изменить?! Ты один! Навсегда один! И ты никто! Навсегда никто!»
Вопреки внутренней агрессии, я закинул ногу под себя и, отталкиваясь руками, начал подниматься. Хоть и потихоньку, но у меня все-таки получилось. От компании
не осталось и следа. Осмотревшись в поисках телефона и наушников, я увидел порванный черный проводок и втоптанный в лед маленький динамик. Телефона нигде не было. Домой не хотелось возвращаться. Мне и без того было плохо, а тут еще придется мамины крики выслушивать до поздней ночи. Потом – нотации, уговоры написать заявление, слезы и ни к чему не ведущие разговоры. Будто от них что-то изменится. Или, быть может, она говорит не для меня, а для себя, чтобы это все пережить? Неизвестно. Как бы все-таки хотелось наконец-то взять бразды управления собственным телом и больше не терпеть удары, оплеухи, тычки, а, собрав всю волю в кулак, избить своих врагов. Твою же мать! Как же все-таки здорово бить людей, которые тебя обидели! Что может быть лучше здоровой справедливости, которой отчего-то так мало?! Или, быть может, логика справедливости другая, а мы о ней ничего не знаем?На улице людей почти не было. Единичные встречные на меня особо не обращали внимания. Да и кто я с виду? Просто толстый избитый мальчик в синей куртке с полуоторванным капюшоном. Кому я здесь нужен? Никому! Даже ППС проехали мимо, не обратив на меня никакого внимания. Люди вокруг даже не подозревали, с кем так небрежно обращались. Слепые! Они не видят истинных вещей.
Зайдя в подъезд, я побрезговал лифтом, стараясь оттянуть момент звонка в дверь. Мне было нечего сказать матери. Да, я взрослый парень, но за себя постоять не смог. Снова. Зачем кричать и пытаться мне что-то криками доказать? Я сам все понимаю. И я справлюсь! Сам справлюсь! Сам!
– Ты какого черта так дол… – Мама опешила, увидев мое лицо. В ее глазах я увидел секундную растерянность, а потом она собралась с мыслями: – Кто это был?! За что? Завтра в полицию пойдем! Боже мой, живого места нет! Кто это был? Скажи, кто!
Мать суетилась, а я молча разулся, снял куртку и заперся в ванной. Набрал в пухлые руки воду и потихоньку ими поводил по лицу, смывая кровь, грязь и, судя по запаху, собачье дерьмо. Затем посмотрел в зеркало. По толстой щеке текли капли воды, скатываясь к подбородку. Меня одолевало отвращение к себе и непобедимая злость. Но затем на смену пришла безысходность. Под шум маминых переживаний за дверью, я стоял и в молчании лил слезы из глаз, смешивая пресную воду с соленой. Я буквально страдал от неспособности контролировать свое тело, чувствовал стыд перед матерью из-за вечных синяков, ощущал несправедливость из-за толстого тела и плохого отношения окружающих. Но я же так мало просил от жизни, лишь полный контроль над своим телом и мыслями! Получив это, я бы изменил свою жизнь до неузнаваемости. Я бы мог многое сделать. Точно бы смог!
На следующий день в школу я не пошел. Сотрясение, гематомы, тошнота, головная боль от яркого света и громких звуков – с таким не учатся. На требование матери рассказать, что случилось и кто это сделал, я ничего не ответил и даже не собирался. Прекрасно понимал, что станет только хуже, если расскажу. Но доводы матери были, в некотором роде, убедительными и, в определенной степени, верными.
– А чего ты молчишь-то?! Кого покрываешь? Тебя избили и забрали телефон. Как это можно оправдать? Ты их оставляешь безнаказанными, и, получается, никакой ответственности они за это не понесут. Ну, а ты – молодец, ты промолчал. Герой! Но молодец для кого? Для них! Тебя воспринимают, как мальчика для битья, которого можно избить и ничего за это не будет. Тебе что, нравится быть таким?! Может, ты мазохист? Если ты им ничем не отвечаешь, если не борешься, значит, они могут бить тебя дальше. Понимаешь? Ведь ты здесь молчишь, а они там смеются над тобой… Послушай, ты же не дурак. Это просто блатная логика, которая воспитывала терпил, которых можно бить, а они будут молчать. Но ведь бывает так, что силы не равны и ничего с этим не поделаешь. Так что теперь, терпеть? Они ведь этим пользуются! Все на этом и держится! Когда тебя бьет толпа, а ты потом молчишь и покрываешь их, гордости тебе это не добавляет. Это унизительно и глупо! Они бьют тебя, потому что ты молчишь! Они бьют тебя, потому что ты позволяешь себя бить! Они бьют тебя, потому что нет никаких последствий! Бить тебя – развлечение!
Мама отчитывала меня перед уходом на работу, а я молчал. Даже не знал, что ответить. Конечно, она была права. Я сам позволял так поступать. Но таким образом решать проблему не собирался. Мой главный враг жил внутри меня, и он постоянно меня подводил. С ним нужно было справиться раз и навсегда. Что мне эти сиюминутные решения проблем? Пожаловался – помогли. Всю жизнь потом бегать жаловаться? Я действительно дитя попкорна и киноэкрана, но я ни в коем случае не трус и не жду спасения. Мне просто нужно время, чтобы разобраться с собой. Как только я это сделаю, все изменится. Наверное, дело даже дойдет до выполнения миссии, о которой столько мыслей. Я покажу им, что я больше, чем груша, больше, чем смех, больше, чем тот страх, который они могут мне внушить. Мне нужно только справиться с собой, и все встанет на свои места. Это как с часовым механизмом: одна из шестеренок плохо работает, и все идет не так. Вот я ее починю, и все будет нормально. Все будет, как и должно быть и как задумывалось изначально. Все получится.