Метод Пигмалиона

– Прости! Прости! – забормотал он. – Не знаю, что на меня нашло... Прости! Прости меня! – повторял он.

Через несколько минут он немного пришел в себя. Оделся, чтобы не смущать меня, и попросил меня тоже одеться. Я послушался. Он умылся, пока я одевался. Затем налил нам чаю и попросил меня сесть на стул по другую сторону стола, давая мне почувствовать себя хоть немного в безопасности. Я дал ему шанс все объяснить.

– Оно как наваждение, понимаешь? Приходит пеленой на глаза и просит только одного – удовлетворить сильнейшее желание. Я не могу от него никуда деться. Порой просто невыносимо сдерживаться, и я прячусь от людей, крепко сжимая зубами футболку. Несколько раз даже пытался убить себя. Но ничего не вышло. Пробовал быть с женщинами, но они не вызывают никакого желания, а все потому, что однажды была у меня девушка, которая жестоко предала, оставив глубокие шрамы на сердце. С тех пор я испытываю какую-то внутреннюю злость к женщинам, словно они хотят мне причинить боль. Сломить. От этого у меня такая злость к ним и такое презрение, что аж зубы сводит. Знаешь, ведь человек, чью верность предали, будет искать лишь одного: разрушения! Вот я и искал, пока не пришел в бокс. Это меня спасло. Но не вылечило. Ты прости, что наговорил всю эту чушь. Это мое чертово проклятие. Прости…

– Я не сержусь, – ответил я.

– Помнишь того толстого мальчика на фото? Это был я… Она обсмеяла меня такого. Ты же сам знаешь, каково это – быть толстым мальчиком. Ты же знаешь…

– Да, – понимающе ответил я.

– Она позвала меня, – говорил он, не сдерживая слез, – сказала, что чувствует что-то ко мне. Я ей поверил. Людям ведь хочется верить в чудо. И ведь, сука, чем больше жизнь издевается над человеком, тем выше уровень веры в желанные чудеса! Так и случилось. Она привела меня в темную комнату, раздела, связала. Я ее слепо послушался. Затем появились другие и начали издеваться надо мной. Я плакал, просил прекратить, а они лишь издевались. Смеялись. Парни мне засунули… засунули… – Он с трудом дышал. Слезы лились рекой, слюни растягивались во рту и на зубах. – Изнасиловали шваброй, изранив прямую кишку. Пришлось делать операцию. Отец меня всю жизнь презирал. Он не знал, что случилось. Я не рассказывал, боялся. Мне было страшно об этом рассказывать. Об этом знали все, но не отец…

Тренер рыдал, а я окончательно сменил злость на жалость. Мне было его искренне и безмерно жаль. Немного придя в себя, он продолжил:

– С тех пор это и происходит со мной. Я хочу научить детей защищаться, чтобы с ними такого не случилось. Не беру старшие группы, потому что все случилось со мной в твоем возрасте. Дети не вызывают никаких эмоций, кроме отеческих. А вот такие, как ты, полные парни лет шестнадцати-семнадцати... У меня просто крышу сносит от одной мысли. Меня трясет. Но я не специально. Прости! Я понимаю, что это компенсация, попытка пережить жизнь иначе, будто не было прошлого и не было того дня, но ничего не могу с собой сделать. Прости меня. Прости. Прости…

Мы еще немного поговорили, и я ушел. У меня в голове все перепуталось, и я уже не понимал, что с этим чертовым миром не так, почему люди такие жестокие и почему всем постоянно нужно трахаться. Внутри все крутило от злости. На улице меня вырвало. Я перенервничал за последние пару часов. Мне было противно касаться себя из-за несмытой смазки на теле. Казалось, что я какой-то грязный и использованный. От наплывших мыслей я буквально побежал домой, чтобы смыть все с себя и просто спрятаться от мира. Мне хотелось не просто сдернуть одежду, а срезать с себя шкуру. Вернувшись домой, я никак не мог намыться. Все тер и тер вехоткой в душе, расцарапывая кожу на теле. Чем больше тер, тем больше выделялось крови из ран и тем более панически я тер. Это было компульсией, которая вынуждала меня бесконечно тереть, тереть и тереть. И чем больше я ей поддавался, тем больше мне нужно было повторять действия. Наконец, устав, я отбросил вехотку и расплакался. Мне было обидно не из-за того, что случилось или могло случиться, а из-за того, что я потерял одного из самых лучших людей, каких знал. Я потерял уважение к тренеру. Мне стало страшно от того, что, возможно, в этой жизни самые лучшие люди – это те, кто в прошлом больше всех страдал. Вероятно, каждый из них изуродован жизнью. Я боялся, что мой дед, может быть, тоже страдал в прошлом, боялся, что и меня ждет подобная участь. Я боялся, что этот мир – чудовище, которое заставляет нас страдать от боли и причинять эту боль другим, передавая ее от человека к человеку, словно вирус. Я боялся…

Ночью мне приснился кошмар. За мной гнался голый тренер, истекая слюной, а я от него убегал по улице в одних трусах и носках. Люди вокруг все это снимали на видео и даже не думали мне помогать. И то ли я сошел с ума от случившегося, то ли мир был больным, но это вызвало во мне ужас, от которого я проснулся. У меня была одышка. Спать больше не хотелось. Из учебников по психологии я помнил, что мой сон – это не попытка справиться со стрессом, а олицетворение пережитого стресса, накопленного внутри. Я в прямом смысле начал бояться тренера.

Ходить на тренировки я больше не собирался. Мне не хотелось все это снова переживать и тем более быть изнасилованным. Я, как и любой человек с депрессией, плохо спал, потому что стресс никак не мог разрешиться во сне и негативное состояние экспоненциально нарастало, заставляя меня просыпаться от перенапряжения.

Любой сон – это всплывающее прошлое человека. Именно поэтому сон всегда является набором ассоциаций внутреннего состояния. Чтобы прийти в себя, мне нужно было решить проблему в своем воображении или в реальности. Но решить нужно было обязательно, иначе мне бы пришлось жить с ней всю жизнь в каких-то новых проявлениях и приходящих формах.

Представление о том, что сны человека – это прошлое, подтверждает неспособность подсознания конструировать новые образы без участия сознания. Бессознательно мозг может только упорядочить информацию для хранения или использовать старый опыт в качестве проекции в сновидения, но не более того. В противном случае, многие животные проявляли бы себя творчески, самостоятельно создавая новое в себе, а не действовали бы строго инстинктивно, оперируя лишь опытом. В таком случае, феномен вещих снов предполагает либо ответ из уже упорядоченных вещей и событий, либо, если сон детальный, то есть сбывается точь-в-точь или содержит не известную ранее информацию, он является слепком прошлой жизни, которую человек постоянно проживает и потому видит обрывки уже когда-то случившегося и теперь случающегося вновь. Сны, в своей сути, проективны. Таким образом, сон – это всегда прошлое человека или интерпретация прошлого, но никогда – будущее.

ГЛАВА V

В школе после случившегося я был пассивен и рассеян. На просьбу преподавателя истории выйти к доске и рассказать параграф дал отказ и ожидаемо получил двойку. Но мне было на это наплевать. Все-таки взрослым очень трудно понять детей, потому что они живут в другой полярности. Для среднестатистического взрослого основной является предметно-денежная ориентация, в то время как для ребенка – личностно-коммуникативная. Для одних общественные конфликты – незначительное явление, а для других – это целый мир. И наоборот. Взрослые оценивают детей по собственной шкале, в которую те должны уложиться. Я, как мог, пытался решить свою внутреннюю проблему, а меня весь день дергали учителя. Так в голове возник вопрос: почему люди с депрессией не освобождаются от занятий в школе или труда на работе? Тут же нет большой разницы, это ведь тоже болезнь!

После школы я возвращался домой, пинал камни и думал о том, что мне рассказывал тренер. Задавался вопросом: правду ли он говорил или придумал это все для того, чтобы меня растлить? Добравшись до интернета, я ввел поисковые запросы о Спарте, эстетике древней Греции, нравственном облике в Афинах, о красоте и прочих вещах, на которые получил утвердительные ответы. Тренер не врал. Не везде он был точен, но, так или иначе, сказанное им было правдой. При прочтении я испытал даже некоторое возбуждение, и это меня напугало. Но нельзя было отменить происходящего: я испытал некоторое желание, просто читая о том, что раньше гомосексуальность была нормой. В голове резонно возник вопрос: уж не гомосексуал ли я? И как понять, какая у меня ориентация? Мысль о том, что у меня нетрадиционная ориентация, вызвала испуг. Я боялся об этом думать всерьез, но оно словно само возникало в голове и навязывалось выйти на сцену мыслей, предлагая себя к обсуждению. Спросить было не у кого. Я остался один на один с довольно важным вопросом, который коренным образом мог перевернуть всю мою жизнь за секунды. Я чувствовал себя каким-то неправильным, неприятным, словно другая ориентация была уродством. Взгляд в зеркале отталкивал. Со временем, то, что меня пугало, начинало читаться в лице и повадках, поэтому я пытался разглядеть в чертах своего лица намек на свой ответ, но он так и не раскрылся. Страх порождал мысли о предмете страха и навязывал их мне, чтобы я мог преодолеть его, но сознание не понимало причин всплывающих мыслей и пугалось, пытаясь закрыться. Неопределенность требовала принять какую-то позицию. Пусть даже не ту, что мне нравилась, но лишь бы уже перестать мучиться незнанием. Неопределенность изматывала.

Я решил оставить представления о своей сексуальной ориентации в рамках гетеросексуальных предпочтений и постарался больше не думать об этом. Так было проще. И, чтобы подтвердить, как мне казалось, свою ориентацию, я решил записаться в новую секцию по боксу, правда, не совсем понимая мотив своего решения. Наверное, я оперировал стереотипом «нормальная ориентация – сильный мужчина». Хотя внутри понимал, что стереотип глупый и тренер тому подтверждение. Я не осознавал, что просто хотел пережить стресс иначе.

В новое место я пришел сам. Там было больше молодежи, и секция была какой-то другой, это витало в воздухе. Люди в ней подшучивали друг над другом и, в том числе, надо мной. Разминка в секции тоже была другой.

– Давай же, отжимайся нормально! – с издевкой сказал молодой тренер. Он был человеком толпы, экстравертом, и все его действия были направлены на людей.

– Я не могу, – ответил я, задыхаясь после пробежки.

– Почему?

– Я слишком тяжелый. Не видишь, что ли?! – ответил я на нервах. Из меня выходил стресс после случая с тренером, и это было довольно трудно сдерживать.